Здислава так и не рассказала, где нашла немого мужика в драном тулупе. Он не смотрел никому в глаза, гнул шею в вечном поклоне, жевал впалые обросшие щёки. Даре было мерзко стоять рядом с ним, и она всё норовила отойти подальше. Пах мужик отвратно, но куда больше пугал его вид – изнеможённый, больной. Взгляд у мужика был пустым, словно не осталось в нём ни мысли, ни желания к чему-либо, словно самой жизни в нём не осталось.
Старуха заплатила ему едой, ничего другого у них в избушке и не было. За стол Здислава незнакомца не пустила, велела сесть в углу на лавку, подала миску с пшённой кашей и молока, дала творога и яиц. Дара слушала, как громко чавкал изголодавшийся мужик, но смотреть в его сторону брезговала. Она гадала, откуда он пришёл и отчего выглядел таким образом, думала, что Веся пожалела бы несчастного, поделилась с ним одеждой и даже пригласила на постой. Даре тоже хотелось помочь ему, сказать хоть доброе слово, но один только вид немого заставлял морщиться и отводить взгляд.
Ближе к закату вдвоём они вышли из дома. Мужик тащил с собой лопату. Откуда он её взял, Дара тоже сказать не могла, да и знать не хотела. Было ей о чём побеспокоиться, кроме немого мужика.
Могилу Лады они нашли быстро. Дара сняла с осины свой платок, отряхнула, повязывая на голову.
– Здесь, – махнула она рукой в сторону могилы.
Копал мужик долго. Сначала разгребал снег, потом пробивал обледеневшую землю лопатой, только до того времени, когда совсем стемнело, всё равно не управился.
Дара крутила головой по сторонам, вздрагивала, и всё ей казалось, что кто-то ходил по кладбищу. Не мёртвых она боялась, но живых. Беспокоить упокоенных – страшный грех, непростительный. За такое и простого человека могли забить насмерть, а уж ведьму и подавно. Пока Здислава обереги продавала и наговоры шептала, она была нужна в Пясках, полезна людям, но если бы деревенские узнали, что она с самой смертью зналась…
К счастью, в этот час никто не спешил на кладбище.
Немой выбился из сил, когда лопата пробила прогнившую крышку гроба. Тот был плохенький совсем, дешёвый, за минувший год весь почернел и сломался под весом земли.
Мужик вылез из могильной ямы, рухнул устало на самом краю на снег и уставился на звёздное небо, тяжело дыша.
Дара встала на краю ямы, попыталась разглядеть что-либо в темноте. Спускаться было страшно, мерзко. И к чему ей это? Любомила не поблагодарила бы её, если узнала, как именно ведьма собралась избавиться от игоши. Да и если не узнала бы, то какой будет плата за спасение? Десяток яиц да колбаса? Дара в любом случае продешевила бы.
Ей хотелось узнать, отчего Здислава не осталась в стороне и затеяла всё это, но Дара догадывалась, что старуха не ответит. Впрочем, слуга Мораны вряд ли действовала по доброте душевной.
Ждать дальше было бессмысленно, и Дара осторожно спустилась в могилу. Руки предали её, нога соскользнула, и девушка рухнула на гроб, пробивая крышку пяткой. Дара взвизгнула и сама прикрыла себе рот.
Из-за пазухи она вытащила чародейский хрусталь – единственное богатство, что хранилось у Здиславы. Хрусталю требовалась лишь капля чародейской силы, чтобы ярко засиять синим светом.
Через дыру в крышке гроба белели кости. Дара наклонилась, преодолевая страх. Она попыталась приподнять крышку, но та не поддавалась.
– Дай лопату, – негромко сказала она, задрав голову.
Немой спустил ей лопату, и Дара спрятала хрусталь за пазуху, ударила по крышке сбоку, легко пробивая её насквозь. Дерево затрещало, рассыпалось. Для верности Дара ударила ещё пару раз, расширяя дыру, отставила лопату в сторону и снова достала хрусталь.
Пшеничная коса свадебным венцом лежала на черепе. Чернели пятнами останки плоти. Гниль и тлен облепили Ладу, сожрали половину её лица, сделали уродливой, пугающей. Дара положила хрусталь на крышку гроба. Она старалась не дышать, прикусила губу. Пришлось снова взяться за лопату, ударить пару раз по шее.
Захрустели хрупкие кости.
Дара толком и не помнила, как выбралась из могилы. Мешок с отрубленной головой внутри она отбросила в сторону на снег и долго стояла на четвереньках, опираясь на дрожащие руки. Немой мужик задумчиво разглядывал её, пока не поднялся на ноги, вытащил лопату из ямы и принялся закапывать могилу.
На небе не было ни облачка, и Дара молилась, чтобы пошёл снег и замёл следы их преступления.
Немой в ту ночь остался ночевать в их доме, Здислава кинула ему тюфяк на пол, налила брусничной настойки на самогоне, и мужик заснул крепким сном. Дара долго не могла прийти в себя, и тогда Здислава, хихикая, налила настойки и ей. Дара выпила, морщась, попросила ещё. И только после, когда тело налилось теплом и усталостью, смогла погрузиться в сон.
Дара выросла на мельнице, где вставали рано и принимались тут же за работу, но почти впервые она проспала до полудня, а когда открыла глаза, немой мужик уже ушёл неизвестно куда.
Здислава сидела за столом, глядела в крохотное мутное окошко. У неё на коленях, словно пригревшийся кот, лежал череп. Не осталось на нём ни девичьей длинной косы, ни кусков плоти. Кости белели, словно жемчужина.
Старуха покосилась на Дару, погладила череп по лбу.
– Носью пойдёфь к игофе, – сказала она то ли Даре, то ли черепу. – Пора матери своё дитя наресь семным именем.
Глава 12
Рдзения, Совин
543 г. от Золотого Рассвета, конец месяца грудня
Город горел ещё два дня, и две ночи подряд Милош не мог заснуть, задыхаясь от дыма и гари. Он метался по холодной постели, обложенный влажными простынями, но уже спустя пару лучин простыни вновь становились сухими, и казалось, что даже от них пахло гарью.
Старая служанка молчаливо меняла бельё, обтирала юношеское тело и накладывала повязки на рану. Милош плохо помнил, что он говорил и говорил ли вообще, но когда на третье утро пришёл в себя и попытался встать, то Щенсна сказала:
– Лежи, чародей, – и уверенно положила руки ему на плечи, заставляя вернуться в постель.
Милош посмотрел на старуху во все глаза, узнавая служанку Венцеславы.
– Она рассказала? – спросил он, облизывая сухие губы.
Медленно, словно донёсшееся издалека эхо, пришло осознание, что раз Щенсна прознала о его даре, то придётся бежать, спасаться. Только как, если сил у него нет? Но прежде чем Милош успел что-либо предпринять, служанка улыбнулась, отчего старческое лицо стало морщинистым, словно печёное яблоко.
– Она. Да и ты во сне всё шептал, и раны у тебя светились. А ещё вот это тебя выдаёт, – Щенсна взяла сухими грубоватыми пальцами перо, что висело на груди Милоша. – Я достаточно стара, чтобы помнить, кто и зачем всё время носит перья птиц да шкуры зверей при себе.
Милоша пробил озноб, и он попытался вытащить из-под себя влажную простыню, но слабые руки его не слушались. Служанка ловко заменила простыню на новую, сухую, укрыла стёганым одеялом. Милош натянул его до самого носа, упал на подушки и закрыл глаза.
