Грудь тряслась от кашля, Ежи хрипел, пытаясь вдохнуть, но только открывал рот, кашляя снова и снова. Рядом затопали тяжёлые сапоги.
– Хлопец, ты чего?
Это был Длугош. Он подхватил Ежи под руки, помог подняться и почти протащил на себе до дома Пшемыслава Толстяка.
– Чего это с ним? – послышался резкий голос Гжегожа. – Ежи, ты наглотался какой дряни, что ли? Что ты выпил?
Вместо ответа из груди вырывались только хрипы. Длугош опустил Ежи на землю, присел рядом.
– На, выпей, – протянул он баклажку.
Ежи пролил воду себе на грудь, прежде чем смог сделать хоть пару глотков. Он чуть не захлебнулся, но упрямо пил, пока кашель не стал затихать, пока не получилось вдохнуть морозного воздуха.
Наконец он пришёл в себя, огляделся. Рядом стояли Гжегож и Длугош, смотрели на него хмуро. В стороне шумели рабочие, они обкладывали каменного идола булыжниками, чтобы спрятать надёжно от людских глаз.
– И шо это было? – нахмурился Гжегож, присев на корточки.
Он склонил голову набок, как большой чёрный кот, верхняя губа задёргалась от нетерпения и злости, оголяя неровные жёлтые клыки.
– Я болен, – сипло выговорил Ежи. – Кашляю.
– До этого ты не больно кашлял, – заметил Гжегож.
– Мне снадобье нужно. Если его не пить, то хуже становится. Как раз срок подошёл, я надеялся…
– Найти снадобье в запасах целителя? Это он тебя поил своими зельями?
– Лекарствами.
– Охотники разберутся, чем он там тебя поил. Как часто эту дрянь принимать нужно?
– Раз в седмицу обязательно, лучше чаще. Чем реже, тем мне тяжелее.
Гжегож стрельнул глазами на развалины дома, поглядел снова на Ежи.
– Насколько тяжелее?
– Задыхаться начинаю, – Ежи сам не понял, почему вдруг почувствовал себя виноватым.
Гжегож поднялся, хлопнув себя руками по коленям.
– Длугош, найди мне лекаря, и поживее. Желательно такого, чтоб он жил при Совиной башне.
– Чародея?
Гжегож ощерился, словно разъярённый кот.
– Какого ещё чародея, курвин ты сын? – голос, как скрежет когтей по дереву. – Ты за этим чародеем сам поедешь на каторгу на Холодную гору или мы все вместе туда потащимся? Обычного целителя приведи, но постарше, и чтобы он жил в Совине до Хмельной ночи. Ясно?
– Ясно, – недовольно выдавил Длугош. – Только попробуй теперь такого найди, – Он не стал терять времени, пошёл вниз по дороге к предместьям, что манили дымом из печных труб и гулом голосов.
В противоположную сторону по безжизненным пустошам сгоревшего города Ежи побрёл в сопровождении Толстяка и Гжегожа.
Напоследок Ежи оглянулся на дом Стжежимира, на рабочих и на быстро выросший курган вокруг каменной морды. Всё было ему знакомо, но ничего не осталось прежним.
Прочертили по городу сумерки. Небо на севере раскрасила белыми пятнами надвигающаяся пурга. Снег полетел в лицо, и Ежи прищурился, плетясь следом за Гжегожем. За спиной сопел сердито Толстяк.
Ежи был рад вновь оказаться в своей клетушке, спрятаться от холода и ветра, укутаться в шерстяное одеяло и даже получить миску горячей похлёбки. Гжегож велел кормить его три раза в день, и Ежи не знал, чем заслужил такую благосклонность.
К ночи кашель затих. Ежи знал, что это ненадолго, что после станет только хуже, но от усталости не чувствовал страха, только смертельное безразличие, и погрузился в глубокий сон без сновидений. Было ещё темно, когда его разбудил Толстяк.
– Вставай, к тебе целитель пришёл.
Ежи захлопал ресницами, щурясь от яркого света пламенника в руках Толстяка.
– Целитель?
– Ага, которого Гжегож велел найти.
– Кем работает Гжегож? – спросил вдруг Ежи. Всё время он молчал, не задавал вопросов, говорил лишь, если его спрашивали, но миска супа, одеяло и обещание найти целителя заставили страхи притихнуть. – И ты тоже? Вы меня допрашиваете, но даже не говорите, кто вы такие.
Толстяк плотно поджал мясистые губы и нахмурился. Ежи пожалел, что спросил его, и больше не стал задавать вопросов, поднялся с тюфяка, неохотно сбросил с плеч одеяло, ёжась от холода. В подземельях не было печей, только в комнате, где встречал его Гжегож, горел огонь в маленькой кособокой печурке, топившейся по-чёрному, и дым выходил через маленькое оконце у самого потолка. Ежи отныне всегда чувствовал холод, пусть ему и милостиво отдали дырявый тулуп.
Из соседних камер редко доносились звуки, лишь порой, будто далёкое сновидение, прорезал тишину чей-то глухой кашель или тихий вздох. Ни шорох, ни стук ложки о дно деревянной миски не нарушали мёртвую тишину, и казалось порой, что пленники вросли в камень, соединились кровью и плотью со стенами темницы, в которой они все гнили.
Но у Ежи появился шанс выбраться. Ведь так? Ведь не без причины звал его к себе Гжегож, не без причины искал для него целителя? Ежи нужен был ему живым и здоровым, и осознание собственной ценности, пусть и сомнительной, дарило надежду. Ежи выберется, обязательно выберется и больше никогда не вернётся в подземелья замка.
На этот раз Толстяк привёл Ежи не к Гжегожу, да и комната оказалась другой. Ещё меньше и грязнее, она была скудно освещена парой лучин, а из мебели там стояла одна-единственная лавка. Видно, прежде это была простая темница, но теперь на лавке, разложив свои инструменты, сидел целитель.
Он назвался Яцеком, был немолод и толст, щурился в полутьме, словно крот, и носил пышные усы, что так любила старая рдзенская знать малая и великая.
Яцек почти не говорил с Ежи, резко и коротко приказывал: сначала снять рубаху, потом задержать дыхание, после дышать сильнее и громче, а сам прикладывался ухом к груди и слушал тяжёлые хрипы.
Под конец он проткнул палец Ежи иглой и пару капель крови собрал в бутыль, наполненную тёмной жидкостью. В полумраке свет сыграл в чудную игру со зрением Ежи, и ему показалось, будто золотые искры вспыхнули в бутыли и тут же потухли.
Яцек поджал губы, пошевелил недовольно усами, собрал свои бутыли и иглы в небольшой сундучок и молча ушёл.
Толстяк ждал за дверями. Он отвёл Ежи к Гжегожу, но пустил не сразу, сначала заставил ждать у двери. Ежи вслушивался в тишину изо всех сил, и порой ему слышался низкий голос Яцека, и голос тот казался злым и даже возмущённым.
Не скоро открылась дверь, из комнаты вышел целитель. Он чуть не сморщился, заметив Ежи, и ушёл прочь, утащив за собой сундучок.
– Заходи, Ежи, – позвал Гжегож.
Внутри было совсем темно, только всполохи из-за приоткрытой заслонки печи рождали тени на стенах. Гжегож сидел за столом, пил из глиняной кружки медленно, смакуя.
– Налить тебе чая, Ежи? – предложил он как старому другу.
