Все эти вопросы наводят меня на мысль:
– Слушай, я хочу тебе кое-что показать. Давай знаешь что? Давай перекусим, а потом вместе отвезем продукты моей тете Ине.
Сара, очевидно, уловила в моем тоне нотки решимости и пристально на меня смотрит.
– Это еще зачем? – спрашивает она наконец.
– Просто поедем, и все. Прошу тебя.
К тому времени, как мы подзаправились едой из «Тако-белла»
[29] и в желудках булькало по добрых два литра сладкого чая со льдом, между нами снова все стало безоблачно и хорошо. А я твердо решила попробовать – вдруг у нас что-нибудь получится? Ведь Сара приоткрыла дверцу, впустила меня к себе в душу, поделилась со мной… Теперь моя очередь.
* * *
– И тут ты жила? Правда? – Сара застывает у главного входа, в каждой руке – по большому пакету из гастронома. – Честное слово, более таинственного места я никогда не видела. Как заколдованное.
– Так и есть. – Я поигрываю бровями и вплетаю в голос особые «дракульские» обертоны, чтобы Сара сразу и не догадалась, всерьез я или шучу. – Оно заколдовано. Здо-о-орово заколдовано.
Дверь приоткрыта, и сто́ит мне слегка подтолкнуть ее носком, как она, словно в сказке, распахивается настежь.
– Тетя Ина! – окликаю уже из кухни.
Внезапно Сара застывает на месте, вся подбирается, напрягается и оглядывается по сторонам, словно чувствует за собой слежку.
– Я же предупреждала: дом заколдован, – бросаю я как можно небрежнее. – В детстве все друзья как один боялись приходить ко мне играть.
– Да просто сквозняк, – говорит Сара, но ее взгляд все так же тревожно бегает по сторонам, будто кого-то высматривает.
В моем понимании привидения – существа по большей части деликатные, даже нежные. Легкие, как воздух, чаще проявляют себя едва уловимыми запахами, чем по-настоящему пугают людей, их едва можно различить в смеси ароматов жимолости и пыли. Но мне нетрудно понять, что́ должна чувствовать Сара сейчас, когда они впервые завели свой хоровод вокруг нее. Вся эта вибрация в атмосфере, прохладное дуновение по коже, зловещее чувство, что за тобой неотрывно наблюдают, испытанное мною лично еще в ранние годы, когда ко мне в гости впервые явилась девочка с потолка…
Тетя Ина стремительно, разве что не со свистом, влетает в кухню в одной из своих длинных юбок, делающих ее похожей на ведьмочку, и все тревожные мысли сразу улетучиваются. Глаза моей подруги широко распахиваются.
– Ты, наверное, Сара! – Тетя Ина явно перебарщивает с широтой улыбки.
– Не смущай меня, тетя.
– Я просто радушно приветствую гостей. – Она воздевает руки над головой так, словно на нее наставили ружье.
– Здрасьте, – застенчиво молвит Сара. – Рада познакомиться.
– А я-то как рада! – Тетя Ина гладит ее по руке и заглядывает в глаза так, словно хочет прочесть ее душу.
Замечаю, как у Сары глаза еще больше расширяются. Стоит прийти ей на выручку.
– Пойду покажу ей дом, – говорю и тяну подругу за руку. Легкое, секундное прикосновение, просто чтобы обозначить: пошли, мол, от тети.
На сей раз обращаю внимание на то, какие у нее мягкие пальцы – от основания до ногтей, за исключением самых кончиков, намозоленных струнами банджо. С невольным уколом тоски в груди отпускаю Сарину ладонь.
– Сперва пойдем в мою старую комнату, – зову я и устремляюсь вверх по лестнице, стараясь скрыть внезапное смущение.
Все-таки пригласить Сару в этот дом – в некотором роде все равно что раздеться перед нею. Открыть глубинное, подлинное «я». И страшно, и дух захватывает.
Ступеньки из темно-коричневого дерева давно уже стерты до матового блеска. Перила шатаются, но ступени такие крепкие, что будут служить вечно – так, по крайней мере, утверждал папа. На площадке среднего пролета есть окно, но сквозь пыль и плотную сетку испанского мха снаружи даже свет проникает слабо. Оглядываюсь на Сару. В глазах у нее – сомнение. Настороженность. Опасение. Не хочу, чтобы она заметила тут лишь то, что видят обычные соседи: старое дерево и облупившуюся краску. А хочу – показать ей красоту дома и его призраков.
Показать себя.
Со следующей площадки открывается проход к трем комнатам. Первая – моя. Ну или была когда-то моею, какая разница. Нет, наверное, все еще моя, только наполовину пустая – без части вещей, среди которых я росла.
Впрочем, кое-что осталось.
Сара усаживается в мое кресло-качалку и вглядывается в железное жерло камина так, словно оттуда вот-вот должна выпорхнуть летучая мышь. Я прилагаю усилия, чтобы увидеть спальню ее глазами. Отслаивающиеся обои. Углы на потолке затканы паутиной. На всех подоконниках – осиные трупики. Древние половицы, пожалуй, теперь состоят из грязи в равной пропорции с древесиной. В общем, сплошной тлен и запустение.
Кажется, примерно такого же мнения Сара о музыке, которую люблю я: унылое старье из пыльного чулана. Боюсь, что привозить ее сюда было ошибкой. Только укрепляю ее в убеждении: мол, я – это никак не то, что ей нужно.
– Кресло смастерил мой папа, – сообщаю, просто чтобы прервать молчание.
Он колдовал над ним долгие недели – готовил сюрприз к моему первому «юбилею». Десятилетнему. Получается, это один из самых «новых» предметов в интерьере комнаты.
Сара внимательно изучает подлокотники, украшенные резными цветочными узорами. С одобрением пробегает пальцами по бороздкам.
– Красиво. Везет тебе – осталась от него такая вещь. Сделанная его руками, – тихонько произносит она. Взор – отрешенный, печальный. Наверняка думает о маме. Смерть родителей – вот что связывает нас сильнее всего. Тут мы можем помочь друг другу. Если, конечно, мне удастся отогреть Сару. Заставить раскрыться.
– А у тебя… У тебя ничего от мамы не сохранилось? – спрашиваю робко.
Сара отрицательно качает головой.
– Такого, чтоб вот она сделала специально для меня, – ничего. Конечно, ее старых вещей полон дом. Папа и булавки не выкинул бы.
– Правда? И что, вся одежда так и висит по шкафам и…
Сара кивает.
– Мне нравится жить посреди этого добра. От этого кажется, что я знала ее лучше.
Она улыбается, но грустной улыбкой. Я это знаю точно – иначе ямочка бы появилась.
В самом сердце, в самом центре Сариного естества – одиночество, пустота, невосполнимая боль утраты и напрасное желание утолить ее. Я тоскую о том, кого любила и потеряла, подруга – о той, кого толком и не застала на свете.
Наверное, в этом и разница между нами. Это и не дает нам сблизиться. Я жажду «объяснить», показать ей, как мое кресло и мой дом живо напоминают музыку, любимую мною. Ведь так и старые вещи Сариной мамы должны наполнять ее жилище воспоминаниями – странными и прекрасными, и причудливыми в своей полноте. Обеспечивать связь с прошлым. Только для нее прошлое никогда не было настоящим, вот в чем дело.
