Слегка вскидываюсь сама, вскидываю скрипку, и спасительная, весомая твердость ее корпуса у подбородка, словно спасательный круг, поднимает меня из пучины моего глупого дурмана. Размечталась… Но вот смычок уже на струнах, я окончательно успокаиваюсь и лишний раз припоминаю, чем мне вообще интересен Седар – уж точно не своим ковбойским шармом, а музыкой – этой самой музыкой, о которой я так долго грезила, музыкой, которая, кружась на лесном ветру, передавала мне папины послания, все время летела за мной и добралась даже до «Открытых микрофонов» в Келливилле.
Закрываю глаза, сосредоточиваюсь и переношу все внимание только на скрипку. Седар вступает опять, и вместе звучим мы отлично для дуэта всего лишь из двух инструментов. Они сливаются в такой слаженный унисон, так сплетаются, так уверенно ведут совместный танец, словно играют вместе с тех пор, как лежали еще древесными болванками в мастерской. К этому я всегда стремилась, этого желала – играть вот как сейчас, вместе с кем-то еще погружаться в любимую музыку с головой.
На последней ноте поднимаю веки и вижу: опять Седар смотрит, и на сей раз у него над головой тоже кружатся сердечки – как это ни поразительно, как ни мало они ему подходят. Собираюсь уже что-то сказать, как вдруг за спиной раздаются рукоплескания.
Глава 11
Мы разом оборачиваемся, но, оказывается… это всего лишь Кеннет.
– А ты чё здесь делаешь? – Седар заливисто смеется, мигом возвращаясь в образ клёвого парня и крутого ковбоя.
– Роуз сказала, ты поехал сюда. Я притащил гитару. – Обтянутый черной материей гриф торчит у него из-за плеча. – Я же не знал, что… вы тут затеяли вместе.
– Да все нормально. Да, Шейди? – несколько неуверенно спрашивает Седар.
Я пожимаю плечами в знак покорности судьбе, так сказать. Кеннет присаживается на скамейку у моих ног и расчехляет гитару. У него «Мартин»
[41] с очень светлым корпусом. На вид совсем новый.
– Ну что, прослушивания в группу открыты? – Кеннет косится на меня снизу вверх и щурится на солнце, в лучах которого его и без того ярко-рыжая шевелюра пылает огнем.
– Ага. Давай показывай, на что способен. – Мне не хочется вести себя с ним как-то особенно, не так, как всегда. Меня с души воротило, когда люди обращались подобным образом со мной после папиной смерти – словно с хрустальной вазой, которую легко разбить. К тому же Кеннет держал себя на похоронах… весьма достойно. Произвел хорошее впечатление.
– Вам, влюбленным голубкам, подойдет что-нибудь милое. Например, «Свернусь калачиком в объятиях любимой»
[42]. – Он начинает играть и петь, а перед моим внутренним взором встает сцена в кафе, где он стоит и исполняет «Парня по имени Сью», – тогда у него был такой же голос, хриплый, пронзительный и «пьяный» от природы, а не только от викодина. Как у Роя Экаффа
[43].
– Вот видите, я тоже не лыком шит, – почти ликуя, восклицает он, окончив залихватским аккордом соль мажор.
– Не под кайфом у тебя лучше получается, – замечаю.
Кеннет качает головой и осторожно дотрагивается до уже успевшего пожелтеть синяка под глазом.
– М-м-да, вечер оказался смазан.
– Мне жаль, что Джесс тебя так отделал. – Приступы неконтролируемого гнева у Джесса, неумение Джесса соразмерять силу: все эти формулировки после ареста моего брата приобретают, конечно, иное, более зловещее звучание.
– О, а я мобильник в машине забыл, – заявляет вдруг Седар. – Вы тут пока потолкуйте, скоро вернусь.
И он на наших глазах удаляется бодрой рысью. Кеннет оборачивается ко мне.
– Нельзя было так говорить. Сглупил я. Никак смириться не могу, что это была моя последняя встреча с отцом.
– Слушай, – начинаю осторожно, как воду пальцем пробую, – ведь ты не согласен с Фрэнком, правда? Не считаешь, что Джима убил Джесс?
Господи, пусть хоть один из тех, кто знаком с моим братом, станет на мою сторону!
Кеннет долго глядит сначала в сторону, потом – прямо мне в глаза.
– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Его взяли. Полиция не сомневается – это он. А я с ним… собственно, никогда близко не общался. Просто пару раз разживался куревом и таблетками. А ты? Ты сама как считаешь, мог он расправиться с отцом? Ты ведь всяко должна это лучше понимать.
Он смотрит на меня неотрывно, лицо – открытое и такое… уязвимое. Понятно. У него ведь отца почти и не было – Джим эту роль после развода исполнял, прямо скажем, слабо. А теперь уже точно не будет. Но мама велела стоять за Джесса горой, что бы ни случилось. И Джесс тоже стоял бы за меня…
– Нет. Не мог. Он не ангел, но и не убийца. – Вкладываю в эти слова всю доступную твердость. – Полиция рано или поздно в этом убедится.
Нельзя сказать, что Кеннет выглядит полностью убежденным – только глубоко вздыхает.
– Я бы, наверное, должен злиться, яриться, жаждать его крови и все такое. А мне только грустно. Так адски грустно, что отца нет. Если Джесс и правда невиновен, я совсем не хочу, чтобы его засудили. И видеть его в тюрьме – для меня никакой радости, поверь.
Некоторое время я созерцаю сводного с крайним удивлением, но и с крошечной долей облегчения.
– А ты хороший парень, Кеннет. Хотя почему-то это скрываешь.
Тот рассматривает собственные ладони, скрещенные на коленях, – словно не узнает их. Сначала с тыльной стороны, потом с внутренней. Хмурит брови. У меня в груди зарождается смутное беспокойство, но вскоре лицо его проясняется, и вот передо мной уже опять хорошо знакомый глуповатый вид нормального Кеннета.
– А вообще, ты разозлилась только потому, что я наехал на твою возлюбленную подружку.
Заливаюсь смехом и толкаю его в плечо. Тень тревог ушла, снова светит солнце.
Тем временем к нам развинченной походкой приближается Седар.
– Кеннет, слушай, мы с Шейди хотим попробовать «Ежевичный рэгтайм»
[44]. Ты как, с нами? Справишься на скорости?
– Господи, да я джем
[45] из нее сделаю!
