– Сам-то ты… веришь, что Джима убил Джесс? – Я вскидываю подбородок. – Ты же находился там совсем незадолго до… происшествия. По моему брату можно было сказать, что он вот-вот прикончит отчима?
– Наверное, ни по кому такого никогда нельзя сказать. – В голосе Кеннета появляется такая печаль, что у меня внезапно сжимается сердце, несмотря даже на то, как я зла на него и что по-прежнему сомневаюсь в его искренности. – Но… если бы я тогда подумал: эге, да он собирается прикончить моего папашу, то, уж конечно, не оставил бы их одних, с глазу на глаз. Вообще, все думаю: стоило мне остаться, помочь им с работой на стройке, как отец хотел, ничего бы не случилось.
Ну или Кеннета тоже отправили бы за компанию на тот свет. Тут только Джим может дать ответ.
Утешать сводного братца я, конечно, не собираюсь – пусть сам мучается со своими «стоило мне». Но новый разговор – о планировке и прочих характерных особенностях дома, где нашли труп Джима, завожу уже более мягким, спокойным тоном. И минут через пять такой беседы на лице Кеннета проступает облегчение. По крайней мере, у него появился еще хоть кто-то, от кого больше не нужно прятать скелет в шкафу.
Теперь, когда он, похоже, выложил мне все, что знал, я прихожу к выводу: вся мыслимая информация с живых собрана. Пора обратиться к мертвым.
Глава 19
– Ты уверена, что готова к такому? – Седар одаряет меня уже тысячным многозначительным взором за последние десять минут. – Ты правда этого хочешь? – Он до белизны в костяшках впивается пальцами в руль.
– Да. Уверена. А вот если не хочешь ты…
– Я дал слово и его сдержу. Мне совсем не по душе оставлять тебя наедине с потусторонними силами, но честное слово – лучше бы ты все-таки позвала и Сару с Орландо. – В его глазах отражаются сразу и колебание, и тревога, и отчаянные попытки притвориться, будто он вовсе не напуган до чертиков перспективой приятной встречи с духом Джима.
– Сару я точно не могла позвать, мы с ней сейчас не разговариваем.
– Но есть Орландо – твой лучший друг, верно? Он точно с радостью помог бы тебе.
– Друг. Лучший. Но вполне ясно дал понять, что не хочет в такое ввязываться.
Откидываюсь на спинку сиденья и опускаю веки. Ясное дело, мне сейчас очень не хватает Орландо. И Сары. Потому что, как ни прикидывайся, а мне очень страшно. Страшно от того, что должно вот-вот случиться, страшно услышать правду из уст духа.
Седар некоторое время ведет машину молча, потом опять принимается за свое:
– А Кеннет точно сам отказался ехать? Все-таки речь о его отце.
– Его моя идея просто в ступор вогнала, – говорю. – И после случая с Сарой не мне его винить.
Господи, как она рыдала тогда – до сих пор больно вспомнить. Ну и, конечно, с тех пор, как мне открылась правда о перемещениях Кеннета в день убийства, я никак не могу исключить его из своего личного списка подозреваемых. Трудно, разумеется, поверить, что он поднял руку на отца, но пока Джим не выскажется сам, доверия к парню у меня нет.
– А теперь ничего не говори, дай мне сосредоточиться. – Снова врубаю радио на полную громкость. Салон мгновенно наполняется музыкой Джейсона Исбелла
[67], и его голос – такой знакомый – успокаивает мои нервы.
Мимо проносятся темные стены рощ и наглухо закрытые ставни домов, яркие в окружающем мраке витрины круглосуточных магазинов, тихо дремлющие церкви. Вот наконец и улица, ведущая к месту, где расстался с жизнью Джим.
– Поворачивай сюда.
Уже за полночь перед нами вырисовываются очертания того недостроя, где, по словам Кеннета, в утро преступления работал Джим. Седар уже собрался было заехать на подъездную дорожку, как вдруг его фары выхватили из темноты силуэт другого фургона, припаркованного там. Большого. Ярко-синего.
– Чер-р-рт. Дальше проезжай, – шиплю я. Мы, стараясь тише шуршать шинами, пробираемся чуть дальше и останавливаемся за два участка от цели. – Это машина Фрэнка, Джимова брата. Если мы оставим свою здесь, заметит. Разворачивайся – и давай назад, тем же путем, может, если он уже нас засек, решит, что заблудились.
– Что он тут делает посреди ночи?
– Понятия не имею. Странно.
И мы возвращаемся. На ходу стараюсь заглянуть в салон нежданного грузовичка, но самого владельца там не вижу. Это, разумеется, не значит, что и Фрэнк нас не видит. Выворачиваем назад, на главную дорогу, и там через несколько метров глушим мотор на обочине. Больше тут никуда целый фургон не засунешь.
Седар выдергивает ключ из зажигания, и нас окутывает тьма. Мне моего «водителя» почти сразу перестает быть видно, зато я чувствую его взгляд на себе, а также – могу поклясться – слышу стук его сердца.
– Давай лучше снова приедем завтра, когда его не будет, – предлагает Седар.
– Нет, сейчас или никогда. Нужно покончить с этим, пока порыв не угас. – И пока Джессу там, в тюрьме, всерьез не наваляли. И пока ему приговор не вынесли и не станет слишком поздно. – К тому же, может, Фрэнка самого тут и нет. Может, он просто почему-то оставил тут свой фургон. Пошли посмотрим. Все будет нормально.
Седар колеблется, но все же открывает дверцу и выбирается наружу.
Идем обратно к строящемуся кварталу. Мимо успевают проехать несколько машин, но ни одна не тормозит. Сегодня полнолуние, но луна почти полностью скрыта облаками и сумрака не рассеивает. Впрочем, какое-то освещение все-таки дает, так что, приближаясь к цели, мы стараемся держаться в тени – оба начеку, оба еле дышим. Место в этот час пустынно, только завалено пирамидами мусора – обычное дело для большой стройки. В полутьме угадываются могучие очертания бульдозеров – «авторов» карьеров и ям, способных стать роковыми для неосторожного пешехода. Даже уже готовые жилища еще не заселены.
В возводимый жилой блок, куда направляемся мы, никто еще не переехал – ни одного обитаемого здания нет почти на километр вокруг. Вообще, вспоминая теперь Джимовы вечные жалобы на то, как Фрэнк торопит своих сотрудников, даже удивляюсь: думала, стройка гораздо ближе к завершению. К тому же со дня гибели моего отчима здесь, похоже, вообще никто не работал.
Я захватила с собой карманный фонарик, но воспользоваться им не решаюсь, вместо этого вцепляюсь в ладонь Седара и осторожно, шаг в шаг, ступаю рядом с ним по только недавно заасфальтированной улице; хорошо все-таки, когда рядом – тем более при таких обстоятельствах – бьется еще чье-то горячее сердце, к тому же такое надежное, как у моего «ковбоя». И рука у него, хотя и вспотела, но теплая и твердая.
Когда до нужного дома остается всего несколько метров, ночную тишину вдруг пронзает мужской голос. Точнее – грубая брань, визгливая, злобная и невнятная. Мы как по команде пригибаемся к земле, полагая, что неизвестный заметил наши силуэты. Но поток ругани как будто отдаляется, слабеет – видимо, кричат не на нас, хотя никто другой не отзывается.
