На кухне я помогаю разложить продукты по местам, и каждый шкафчик, каждый ящичек тут – словно шкатулка воспоминаний. Открыл – и они выплывают наружу. Вот папа варит арахис в огромной кастрюле. Мы с Джессом, пока родители спят, уничтожаем весь стратегический запас шоколадного печенья в доме. Мой домашний аттракцион: самодельный вулкан стреляет красной пеной до самого потолка.
Приходит, конечно, на память и плохое: кошмары с Черным Человеком по ночам, от которых я вскакивала и потом, даже посреди дня, жалась по укромным углам и украдкой заглядывала за все двери в доме – не притаился ли там мой мучитель? Вот прямо тут, на полу в кухне, я сидела однажды ночью после одного особенно жуткого сновидения, дрожала и рыдала, пока меня не нашел Джесс… Но я все же стараюсь вытеснить подобные картины из головы и заменить их хорошими, добрыми, красочными. Что бы там ни говорил мой брат, я точно знаю: здесь мы были счастливы. Счастливы – даже с этими кошмарами. Даже с привидениями – хотя именно из-за них мама решила переехать отсюда, когда не стало папы. Они ведь – духи не ее народа. Одно дело жить с призраками одной с тобой крови – а с чужими трудно поладить, особенно если темперамент не позволяет. Тогда призраки ужасно раздражают, всё в них не так. Даже кожу раздражают, не говоря уж о том, как на нервы действуют.
Мама в такой обстановке существовать не могла – и после папиного ухода не провела под этой крышей ни единой ночи. Пару недель мы жили у ее подруги, потом она получила страховку за умершего мужа и купила трейлер по другую сторону рощи. Покинула папино родовое гнездо, где провела столько лет, легко, даже не оглянувшись. Джесс тоже, получается, повернулся к прошлому спиной – с тех пор ни разу не переступал порога старого дома.
– Ну как твои музыкальные дела? – спрашивает тетя Ина, ссыпая в стеклянную банку сушеный коровий горох
[13].
– Нормально. Хотя, конечно, теперь все не так, как раньше. Думаю, папиного уровня мне никогда не достичь.
Молчание воцаряется в комнате и давит на нас обеих.
– Ну а что там Сара? – Она кокетливо выгибает бровь, пытаясь разрядить обстановку.
Я не многим людям рассказывала, что мне нравятся и мальчики, и девочки, так что не знаю, как тетя догадалась о моем увлечении Сарой. Может, привидения нашептали. Она всегда слышала их лучше всех в семье.
Я направляюсь к холодильнику и, чтобы скрыть смущение, решительно наливаю себе стакан апельсинового сока.
– Что Сара? Сара есть Сара, – говорю, но от тети Ины так просто не отделаешься.
– Ты ее еще не пригласила составить тебе пару на выпускном вечере?
Я прыскаю от смеха, представив себе Сару в выпускном платье. Нет уж, она скорее явилась бы в джинсах и конверсах. В крайнем случае, если бы мне удалось ее уболтать, – в смокинге.
– Отстань, – улыбаюсь я.
– Да ладно, ладно. Тогда поджарю тебе сладких гренов, что ли. – Ей эти гренки удаются лучше, чем любому шеф-повару в самом шикарном ресторане.
Как-то она обмолвилась, что готовит их по рецепту своей мамы, но вообще-то о бабушке, умершей еще до того, как дочка поступила в колледж, тетя рассказывать не любит.
Все то немногое, что мне известно о предках в третьем поколении, было добыто мной с превеликим трудом, буквально выпытано у папы в минуты его рассеянности или вырвано изо рта той же тети Ины чуть ли не вместе с зубами.
Папа обычно отвечал что-нибудь вроде:
– Да не стоит об этом, Шейди, детка. Что потеряно, того не вернешь, нечего прошлое ворошить…
…И снова брался за кисть, молоток, рассаду – в общем, за то, от чего я отвлекла его своими расспросами. Однако мне известно, что его мать была ирландкой, а также – в юности – медиумом. Помогала людям общаться с умершими родными и близкими.
От нее папа унаследовал дар вызывать призраков, но являлись они к нему исключительно на звуки скрипки. Тут тоже бабушка «постаралась»: инструмент передавался в ее семье из поколения в поколение веками. Потом она перестала работать медиумом – когда вышла замуж за дедушку. Чета поселилась во Флориде, в Брайар-Спрингсе, в этом самом доме – единственном, какой они смогли позволить себе купить, да и то только потому, что больше никто его не хотел – из-за его репутации. Здесь, мол, призраки обитают – так считалось. Вот цена и была невысокой. Ну а как только в доме обосновалась моя бабушка, сюда и в ближние рощи, конечно же, стало слетаться еще больше потерянных, бестелесных, одиноких душ. Она притягивала их так же, как потом папа. Полагаю, с тех пор их число постоянно росло.
Наш народ, народ живых, в массе своей ничего против призраков не имеет, хоть родных, хоть чужих. Ну то есть, может, папиному папе их соседство и не слишком нравилось, но беднякам не приходится особо выбирать, где разжигать домашний очаг. О деде я вообще нечего не знаю, кроме того, что собственному сыну он, кажется, не сильно нравился. Возможно, просто и ему духи стояли поперек горла, раздирали душу до крови, как впоследствии маме?
Сегодня они что-то притихли, слушают, наверное, нашу болтовню с тетей Иной, а та, я смотрю, оживляется все сильнее. Взахлеб рассказывает о прочитанных книгах, о новых посаженных растениях, голубые глаза сверкают, как ипомеи
[14] в цвету ранним летом. Мое напряжение тоже потихоньку спадает.
Но обе мы резко обрываем беседу, когда со второго этажа внезапно начинает литься скорбная мелодия скрипки. Улыбка на тетином лице тускнеет и гаснет, как отработавший свое светлячок.
– Что это за… – Я устремляю взор в потолок, сосредоточиваюсь, пытаюсь уловить мотив, и в конце концов все волоски на моем теле как один встают дыбом. – О боже мой, «Две сестры». Вчера вечером я их тоже слышала, в роще! – добавляю я со внезапной уверенностью в своей правоте. – Мне это не приснилось!
Музыка звучит будто откуда-то издалека, но я узнаю ее безошибочно, причем не легкую и слащавую, какой она выходит у меня. Так умел играть только папа.
Мы встречаемся глазами с тетей, и я ясно вижу: у нее на уме то же самое. Лицо побледнело, губы сложились в жесткую струнку.
– Это просто эхо прошлой жизни, вот и все. Один из видов эха. У нас тут их много, дом старый. Сама знаешь.
Все, музыка замерла.
– Эхо, – эхом отзываюсь я, понимая, что это неправда. Глаза на мокром месте.
– Ох, Шейди, Шейди. – Тетя тянется к моей руке, но я отдергиваю ее, чтоб утереть слезы.
– Я никогда тебе не рассказывала, как впервые увидела привидение, вызванное папой? Он тем вечером играл как раз «Двух сестер».
– Не думай об этом. Нечего минувшее ворошить.
