О да. Кроме как от Джима и мамы, я ни от кого ни разу не слышала худого слова об этом «славном дядьке», а для Кеннета он вообще Иисус Христос в левайсах
[79], не меньше. Но нет, не святой он. Какое уж там. Темная, жестокая его сущность открылась мне уже дважды – сквозь алкогольный угар на стройке и сквозь брызги слюны на немыслимом голосовом послании. Не святой – к гадалке не ходи. Вопрос лишь в том, насколько нечестивый.
– Продолжай, тетя Ина.
В ответ – лишь глубокий вздох.
– Мама говорила: однажды папа набросился на него с кулаками, – пришпориваю я.
– Она тебе об этом рассказала? – В голосе тети Ины – изумление и замешательство.
– Ну только о том, как Фрэнк подбивал к тебе клинья, а ты пыталась его отшить, но безуспешно. Тогда папа рассвирепел и отмутузил его.
Тетя долго молчит, и я уже боюсь – этим дело и кончится, как вдруг слышу невнятное:
– Фрэнк Купер… не любит отказов. Не принимает слова «нет».
– Так он что… пытался тебя… – Язык не поворачивается закончить вопрос. От одной мысли о таком челюсть сводит.
Тетя Ина прочищает горло, но речь все равно выходит дрожащей:
– Да. Да. Именно. Хотя зайти далеко ему не удалось – спасибо твоему папе. А я… а у меня не хватило смелости подать заявление. Фрэнка обожал весь город. Уже тогда. Я решила: мне не поверят. – Боковым зрением вижу, как она проводит ладонью по глазам, как всегда в моменты глубокой подавленности. – Потом всю жизнь стыдилась своей робости проклятой…
Она терзается, корит себя за то, в чем нет ее вины, а есть беда. Боже, у меня сейчас сердце разорвется. Беру ее за руку и крепко сжимаю.
Надо же. Джим и Фрэнк. Тьма и свет. Зло и добро. Только выходит, мы с самого начала перепутали ярлыки – одному навесили тот, что полагался другому, и наоборот. Может, покойник справедливо считал брата волком в овечьей шкуре, хотя никто с ним не соглашался? А мы с Джессом, когда недоумевали, как мама могла выбрать себе такого жалкого, дрянного мужа, в свою очередь, ошибались в Джиме?
– Ты не устала, тетя Ина?
– От чего, дорогая?
– Бояться и прятаться от всяких самоуверенных Фрэнков, держащих весь мир за загривок? – Я смотрю на нее гневно и тут же раскаиваюсь – бедняжку колотит, она пытается обхватить самое себя руками…
– Так что же делать?
Меня вдруг накрывает ревущая волна, в которой ярость, страх и надежда сливаются воедино. До правды рукой подать. Остался один шаг. Надо только вывести на чистую воду этого гада.
– Джим все знал о папиной скрипке. Ну о ее свойствах. А Фрэнк?
– Шейди, тебе нельзя больше касаться этой несчастной скрипки. Нельзя, и все. После всего случившегося – неужели ты сама не понимаешь?!
– Знал или нет?
Тетка горестно всхлипывает:
– Не до конца. Но, по-моему, догадался. В тот вечер… ну после драки… он обозвал Уильяма извращенцем и демоном.
Ах, так! Значит, способ принудить его к откровенности у меня уже, вероятно, есть. По крайней мере один. Решение приходит мгновенно:
– Тетя Ина, я еду к Фрэнку. Прямо сейчас. Ты со мной или забросить тебя домой по дороге?
Она долго не отвечает, потом говорит:
– Не надо домой.
* * *
Заворачиваю на стоянку перед Фрэнковой конторой – приземистым кирпичным зданием с чахлыми кустами у входа. Его фургон – конечно, тут, как я и предполагала. Где же еще? Джим вечно повторял: этот чувак слишком жадный, чтобы брать выходные. Тогда я думала – он это просто от зависти к старшему брату, которого все любят и уважают. К его успеху и все такое. Теперь мое мнение изменилось.
Что на самом деле скрывает Фрэнк под респектабельной личиной, пока до конца не ясно, но скоро станет.
Волшебная скрипка ждет своего часа на заднем сиденье – хорошо, что я с утра взяла ее с собой. Без особой цели. Вечно боюсь даже просто оставлять Хани с нею наедине. Оборачиваюсь и какое-то время просто смотрю на футляр. Прикидываю. Тетя Ина, проследив за моим взглядом, ахает:
– Шейди! – В ее голосе мольба и предостережение. Зрачки расширены.
Сколько мне еще отпущено играть с этим огнем, прежде чем паду жертвой Черного Человека? Понятия не имею. Но придется опять рискнуть. Слишком близка свобода для Джесса, чтобы уступать животному ужасу.
Набираю побольше воздуха в легкие. Решительно хватаюсь одной рукой за ручку футляра. Другой – за ручку водительской дверцы.
– Если хочешь, подожди здесь.
Тетка качает головой, и вот уже мы бежим под проливным дождем к дому. Там не заперто – только колокольчик звенит, когда мы заходим. За стойкой администратора пусто.
Но в первый же миг, сразу при входе в контору, волосы у меня на затылке отчего-то встают дыбом. Тетя Ина вздрагивает и инстинктивно преграждает мне путь рукой – так, словно я улицу на красный перейти собираюсь.
– Ты тоже чувствуешь? – спрашивает она.
Киваю. Липкий страх ползет вверх по спине. Но прежде чем я успеваю рот открыть, из кабинета высовывается голова Фрэнка. Борода у него как-то гуще, чем обычно, а глаза налиты кровью.
– К вашим услугам, дамы…
Тут только он узнает нас и с выражением крайнего раздражения во всем своем существе устремляется навстречу.
– Шейди, что ты здесь делаешь? Я же велел тебе оставить мою семью в покое!
– Сегодня мы ездили к Джессу. – Расправляю плечи и бесстрашно выдерживаю зверский взгляд. Пусть видит: меня не запугаешь.
Вдруг откуда ни возьмись – дуновение холодного ветра. Я морщусь и вздрагиваю.
Фрэнк тяжелой, неуклюжей походкой обходит стойку и нависает над нами обеими, словно гризли, вставший на дыбы.
– И что дальше?
У меня трясутся коленки. Но глаз не отвожу. Не отвожу!
– Мне доподлинно известно: он Джима не убивал. Подозреваю, ты знаешь, кто это сделал. Зачем лжешь?
Он делает шаг назад и облизывает губы.
– Не понимаю, что ты мелешь. Знаю я только одно: ты сейчас же вернешься домой, запрешься там и прекратишь наконец путаться под ногами у полиции… и взрослых. – Фрэнк пытается выдерживать привычную командную манеру, но видно: взволнован. Выбит из колеи. Измотан. А почему, чем? Тот знакомый ветерок не оставляет сомнений. Этого человека преследует призрак.
Ого! Если Джим вместо того, чтобы бродить, как полагается, возле места своей насильственной кончины, ходит теперь по пятам за братом, то на что это указывает? Ни на что хорошее, уж точно. Папа всегда повторял: подобной властью над собой обладают только те привидения, кому ужас или гнев позволили пустить слишком глубокие корни в нашем мире. Вот таких-то духов надлежит опасаться всерьез.
