Раздается стук у входа – сперва мне приходит в голову, что это мама нечаянно заперла дверь снаружи. Но на крыльце собственной персоной стоит Седар. Когда дверь перед ним распахивается с грохотом, он как бы в удивлении отступает назад – будто на него из дома привидение выпорхнуло.
– Здоро́во. – Щурюсь на его темный против яркого солнца силуэт.
– Что тут происходит?.. – запальчиво начинает он, но, заметив бинты и кровь на одежде, осекается и тянет ладонь к моей щеке. Взгляд тем временем бегает по фигуре в поисках иных повреждений и ран. – Шейди, – шелестит «ковбой» так нежно, как никогда прежде… И все. Слезы, уже битый час сдерживаемые ради мамы, хлынули водопадом.
Я отхожу в сторонку, утираю глаза и пытаюсь унять дрожь губ, пока парень не заметил.
Провожаю Седара в гостиную и затворяю дверь изнутри. Не успеваю, однако, плюхнуться на тахту, как он привлекает меня к себе за талию. Гладит по лицу, внимательно осматривает лоб. Стараюсь не встречаться с ним взглядом, снова пытаюсь не рыдать, но тщетно – соленая влага так и бежит. Ладно, пусть бежит, я не стану мешать. И всхлипывать буду сколько влезет.
Седар ничего не говорит, просто держит меня, не давая упасть, руки мягко касаются шеи, волос… Я прижимаю голову к его груди, вдыхаю уже знакомый, почти родной аромат, обнимаю, запускаю пальцы за отворот рубашки. Он не шевелится, позволяет мне выплакаться. Каждое содрогание грудной клетки отдается в сломанном ребре, но ничего – все равно лучше хоть как-то выплеснуть наружу всю эту злость, страх и тревогу…
Когда я наконец отстраняюсь, чтобы утереть глаза, Седар тихонько целует уголок моих губ – наскоро, в одно касание – и только теперь усаживает меня на тахту.
Глаза у него странно посверкивают…Боже, да он тоже вот-вот заревет! Надо же, девчоночье хныканье так подействовало на великолепную звезду родео! Это вызывает у меня улыбку.
А он опять накрывает ладонью мою щеку и спрашивает хрипло:
– Тебе сильно досталось от Фрэнка?
– Больше от дерева, в которое мы влетели.
Блеск в его глазах усиливается. Неужто и вправду разрыдается?
– Я в порядке, – уверяю поспешно, – только ребро сломано и лоб вот порван.
– А Ина цела? – Седар перстами легкими, как сон, проводит у меня под мышкой.
Киваю.
– Сотрясение мозга и куча порезов на лице, но в общем легко отделалась.
– Я все же не пойму, что случилось. Думал, у вас на сегодня запланирована поездка к твоему брату. Как же вы очутились у Фрэнка? Почему?
– После свидания с Джессом поехали к нему… разбираться.
– Разбираться?! – Седар даже отшатывается. – Что вам в голову взбрело? Вы с ума сошли? Ты же знала – он не в себе, с ним неладно… После той сцены на стройке… ты не могла не понимать, что тут дело нечисто. Надо было меня позвать хотя бы. Я бы помог! Я бы не дал тебя в обиду.
Он – вне себя от волнения, но я только досадливо отмахиваюсь.
– Это его рук дело, Седар. Джима убил Фрэнк. А не Джесс!
«Ковбой», видимо, просто не в силах отвести от меня взгляда.
– Но он еще не арестован?
– Мама считает, что в полиции нам не поверят. Я с ней не согласна.
Глаза Седара широко распахиваются.
– Значит, он до сих пор разгуливает на свободе? И может в любой момент вернуться за тобой? Тебе нельзя быть одной в этом доме! Я остаюсь на ночь. Ни на шаг от тебя не отойду, пока его не упекут за решетку.
Собираюсь вяло возразить, но… я так напугана, так утомлена. Присмотр со стороны бравого парня сейчас, пожалуй, не помешает. Поэтому осекаюсь и киваю в знак согласия, и он опять обвивает меня руками и опять прижимает к сердцу – только осторожнее, нежнее, помня о сломанном ребре. И мы молча сидим рядышком, бок о бок, долго сидим, и в тишине слышно лишь биение наших сердец.
Нежусь, купаюсь, наслаждаюсь уютом в его объятиях и думаю: как странно, все эти ощущения мне дарит не кто иной, как Седар – король родео. Кто бы мог подумать? Даже еще неделю назад на его месте, в этой роли я представляла себе Сару и только Сару. Но вот важное открытие: в конце концов подлинную любовь начинаешь испытывать не к тем, кто в трудную минуту является на твой зов, а к тем, кто приходит, когда не просишь. И даже не хочешь поначалу, чтобы они приходили! Сара была бы сейчас здесь, если бы ее пригласили. Седара приглашать не пришлось.
– Господи, я так перепугалась, – шепчу я, и вслед за тем слова, образы вдруг высыпаются из меня: перебивая сама себя, рассказываю подробно обо всем, что произошло в конторе у Фрэнка, об аварии… Юноша слушает внимательно, не перебивая, в глазах – искренняя нежность, губы твердо сжаты в нитку, весь вид его словно говорит об одном: «Больше никогда не дам тебя в обиду, больше никогда…» Когда и речи, и слезы мои иссякают, он придвигается еще теснее и зарывает лицо в мои волосы. И мы снова сидим без единого звука – до тех пор, пока через открытую входную дверь не возвращается мама.
– Это кто? – спрашивает она, втаскивая в дом два больших вещмешка.
– Это мой парень, Седар, – отвечаю. – Он поможет тебе с сумками.
Голова его дергается так стремительно, что мне самой чуть шею не сворачивает, и – хором с мамой – переспрашивает:
– Парень? – Его лицо озаряется такой надеждой, что невольно хочется улыбнуться.
Подмигиваю – с такой значительностью, что, надеюсь, он прочувствует ее от макушки до пяток.
Седар вскакивает и, слегка покраснев, буквально выхватывает у мамы сумки.
– Приятно познакомиться, мадам. – «Ковбой» расплывается в улыбке чуть более широкой, чем приличествует случаю. Что ж, у него есть повод – я сделала выбор. Он своего добился, больше ждать не придется.
Хани, топоча ножками, выбегает из спальни и с высоты своего росточка смотрит на него вверх как завороженная.
– Ты ковбой? – По личику ее расплывается задорная ухмылка.
Все дружно смеются, а Седар наклоняется, чтобы пожать малышке ручку.
– Ага! – театральным шепотом признает он, и Хани радостно хихикает.
– Останешься на обед, Седар? Ты же не вегетарианец? – спрашивает мама, бросив по дороге осуждающий взгляд на меня.
После еды мой «ковбой» приносит из своего фургона мандолину и исполняет для Хани «Сватовство лягушонка»
[80] на все голосовые партии, со всеми фиоритурами и сложными звуковыми эффектами. Та хлопает в ладошки и непрерывно заливается смехом – до тех пор, пока в конце песни бедного лягушонка не проглатывает змея, только тогда малышка ахает. Я умиляюсь, наблюдая за забавной парой – ковбой и девочка, – но мысли мои уже блуждают далеко – рядом с Фрэнком, и Джессом, и скрипкой, тоскующей по моим прикосновениям.
