Он обнюхал камень с лишайником. Этот – нет. Мой мальчик.
Её острые ушки вопросительно замерли.
Пакс лёг. Иди сюда.
Лиска осторожно подползла, устроилась под его широким белым воротником.
Пакс положил лапу ей на плечо. Когда я был даже меньше тебя, мне было очень плохо. Я не помнил, мне нечего было помнить. Я только знал. Человек, мальчик, взял меня из моего дома.
Её глаза расширились. Мать-отец разрешили?
Мать-отец умерли. Мальчик принёс меня в свой дом. Он кормил меня. Он согревал меня своей кожей.
Мальчик был мать-отец?
Пакс подумал. Да, согласился он, мать-отец. Потом друг. Он говорил со мной только мягким голосом. Его руки держали меня надёжно, но никогда не сжимали больно. Когда я звал, он приходил. Я мог ему доверять.
Дочь молчала. То, что объяснял ей отец о людях, не сходилось с тем, чему учила мать. Пакс это понимал.
Она ткнулась носом в камень и втянула в себя запах Питера. Как узнать, что у них на уме?
По их лицам, запахам, голосам, позам.
Как у лис?
Да, как у лис. Но люди иногда поступают фальшиво.
Как понять, кому из них можно доверять?
Пакс подумал. Наблюдай за ними внимательно, долго. Ты увидишь.
22
Сэмюэл вытянул самую короткую соломинку и, продираясь сквозь кусты, отправился искать притоки – ручьи с родниками. Питеру и Джейд достались пробы воды и донных отложений на реке – на её спокойном, мшистом, мерцающем зеленью участке.
Выбравшись из воды, Джейд передала склянку Питеру, прислонилась спиной к дереву у полевого стола и стала смотреть на воду.
– Эти вот сто ярдов реки, наверное, лучшие в мире.
Питер, подписывая склянку, улыбнулся.
– Сэмюэл говорит, ты после каждой излучины это повторяешь. Говорит: «Вот ведь любит человек речки!»
Джейд кивнула.
– Я и правда их люблю. Но эту – особенно. Нет, я понимаю, бывают реки и пошире. Эта местами всего с десяток футов в ширину. Ещё бы чуточку у́же – и её бы перевели в ручьи. Речка-невеличка, зато решительности у неё хоть отбавляй.
– Решительности? Это как?
– Она всегда бежит, огибает любые препятствия. Ничто её не остановит. Будто знает: застоишься – превратишься в болото.
Питер поставил склянку и посмотрел на реку по-новому, с интересом. Ему нравилось слушать Джейд.
– И к тому же эта река особенная. Понимаешь, она моя.
– Твоя?
– У меня бабушка с дедушкой жили на этой реке. Ниже по течению, миль шестьдесят отсюда. То есть они и сейчас там живут, в крошечной деревушке. Там не было военных действий и у всех есть колодцы, так что никто оттуда не уехал. В детстве я всегда проводила у них лето. У меня была своя лодка, и я знала каждую заводь, каждую бобровую запруду, каждое лебединое гнездо на этой реке. Вот почему она моя.
Джейд взяла новую склянку и опять вошла в воду. Они проработали ещё час – спокойно, ритмично. Река тихонько журчала в свете предзакатного солнца, никуда не спеша. Питеру казалось, что и его подхватило и несёт это мирное течение…
Тут Джейд прикоснулась к его локтю. Питер вздрогнул, посмотрел на свой чемоданчик с пробами.
– Я что, неправильно их уложил?
Джейд помотала головой и взглядом показала наверх, в сосновую крону.
– Видишь вон ту малышку? – прошептала она. – Это синичка-гаичка. Кажется, она готовится нанести нам визит.
Питер проследил за взглядом Джейд. Птичка сидела высоко – футов десять над ними – и пристально их изучала.
– Просто не боится нас, у неё же крылья, – сказал Питер. – Но вряд ли она приблизится.
– Ну нет, она вьётся вокруг нас с тех пор, как мы распаковали вещи. Ей любопытно. Если мы дадим ей хоть крошечный шанс, она к нам спустится. Смотри.
Джейд достала из кармана злаковый батончик, подняла повыше, словно показывая гаичке, потом осторожными, точными движениями сняла обёртку. Медленно опустилась, села, скрестив ноги, похлопала ладонью по земле – садись тоже. Питер отложил маркер в сторону и устроился рядом, собираясь наблюдать.
Но Джейд удивила его, шепнув:
– Давай ты.
Она отломила от батончика несколько злаковых крошек и высыпала Питеру на ладонь, остальное спрятала в карман. Потом высоко подняла его руку.
– Видишь? – обратилась она к гаичке. – Мы друзья. – А Питеру сказала: – Можем разговаривать, но только тихонько, ладно? И без резких движений.
Они посидели так с минуту – три живых существа, наблюдающих друг за другом. Потом Джейд чуть повернула голову к Питеру.
– У тебя никогда не бывает такого чувства, будто они пробуют установить с нами контакт? Будто говорят: «Эй, ты любишь поесть, и я люблю поесть, смотри, сколько у нас общего!»
Питер кивнул.
– Когда у меня был мой лис… – Он отвернулся, глянул на реку: сейчас в горле набухнет комок и придётся ждать, пока слова смогут просочиться наружу. Но в этот раз комок не появился. – Когда у меня был мой лис, разные люди мне часто рассказывали одну и ту же историю: «Однажды я шёл по лесу и заметил лису. Она шла поодаль, но в том же направлении, как будто нам с ней просто случайно оказалось по пути». И эти люди всегда объясняли, что лиса на них смотрела как-то… по-приятельски, понимаешь? На равных. Потом человек идёт себе дальше и забывает про лису, и вдруг – она опять тут. И опять, и опять. Все описывали это одинаково, как будто лиса им говорила: «Привет, ты гуляешь, и я гуляю, мы вместе гуляем, круто, да?»
Гаичка слетела на три ветки ниже и наклонила голову, чтобы лучше рассмотреть угощение у Питера на ладони.
– У меня тоже так бывало, – сказала Джейд. – Белки, воро́ны… а однажды за мной шёл оленёнок, пока мама-олениха его не увела. И правильно сделала, она-то знает, что мы их едим.
Питер проследил, как гаичка перепорхнула на нижнюю ветку. Она почистила пёрышки, повернулась к Питеру одной чёрной быстрой бусинкой и принялась его изучать.
Питер перешёл на шёпот:
– И каждый из этих людей говорил, что чувствовал себя избранным. Как будто лиса решила, что он достоин доверия.
Гаичка приставными шажками спустилась на самый конец ветки, покачалась на тоненьком пучке сосновых иголок. Питер и Джейд умолкли. Они смотрели друг на друга, словно не хотели смущать гостью даже взглядами.
