Пакс потрусил к дубу вслед за Мелким и опустился рядом. Мелкий обвил нос хвостом и закрыл глаза, но Пакс бдел, не отводил взгляда от тёмного отверстия под крыльцом. Он не собирался туда соваться, пока Игла сама не позовёт, – ему уже приходилось испытывать на своей шкуре остроту её зубов, – однако сегодня ночью им владело неодолимое желание её защищать.
Когда небо на востоке начало светлеть, приплыл запах крови.
Пакс взвился, подлетел к крыльцу.
В утреннем прохладном воздухе висело горячее влажное облачко. В облачке была кровь, но она была не от раны и не от смерти. Эта кровь была от жизни – пульсирующей, новой. Пакс не мог больше ждать.
И он ринулся внутрь.
Игла вылизывала три тёмных гладких тельца, которые извивались и жались друг к дружке. Когда глаза привыкли, Пакс начал различать тонкие ножки, тянувшиеся из мехового клубка. Крохотные розовые лапки сжимались и разжимались, крохотные розовые носики тыкались во все стороны, крохотные розовые ушки трепетали от звуков новой жизни.
Игла мурлыкала. Наши. Хорошо.
Пакс лёг и обвился вокруг своей семьи. Три крохотных сердечка бились о его сердце. Хорошо. Наши.
4
– Я решил.
– Чего ты там решил? – буркнул дед, недовольно отрываясь от телевизора.
– Я забираю пепел.
Дед стрельнул глазами в сторону полки за железной печью. На полке стояла картонная коробка.
И четыре фотокарточки в рамках, они были на этой полке всегда, сколько Питер себя помнил. На первой – деду восемнадцать, он в военной форме, при полной экипировке, гордо стоит на крыльце дома, рядом прабабушка с прадедушкой, которых Питер никогда не видел. Вторая – свадебная: дед женится на бабушке, её Питер видел когда-то, но не запомнил. На третьей счастливые молодые родители склонились над младенцем, это отец Питера. И на последней – сам Питер: малыш с оттопыренными ушами и в костюмчике, по бокам мама и папа, дед чуть в стороне. Питеру всегда казалось, что эти четыре карточки стоят тут специально для того, чтобы он пытался вообразить невообразимое: в жизни его деда когда-то была семья.
Дед прищурился – видимо, взвешивал, у кого больше прав на коробку с прахом. Кому должно отойти то, что осталось от человека? Отцу погибшего? Или сыну? Питер распрямил плечи.
Дед развернулся к нему, откинулся в своём потёртом кресле, скрестив ноги в ботинках. Отключил звук – теперь ведущий телешоу нелепо размахивал руками в тишине.
– Ну и? Что ты собрался с ним делать?
– Высыпать на мамину могилу. Они должны быть рядом.
Питер смотрел деду прямо в глаза. Обычно он этого избегал – потому что невольно сжимался, видя в дедовых глазах своё отражение.
Но сейчас он выдержал и даже постарался добавить взгляду твёрдости – ради мамы. В последнее время он чувствовал себя странно виноватым перед ней: как будто она чего-то хочет от него, а он никак не поймёт, чего именно. Да, наверное, этого она и хочет: чтобы он привёз ей этот пепел.
Дед скривил губы, словно собираясь спорить. Потом покосился на подлокотник своего кресла, ногтем большого пальца отскрёб от обивки какую-то присохшую корочку. И Питер понял, что победил.
– Ладно, стало быть, так, – произнёс дед. – Когда едешь?
– Как только школа закончится. В этом году всех распускают пораньше, чтобы школьники, кто хочет, могли тоже записаться в Воины…
– Угу, слыхал я про этих уборщиков-чистильщиков. Воины Воды! Курам на смех. Будет всякий сброд шнырять по окрестностям, строить из себя солдат.
Питер так не думал. Они с Волой оба считали, что ровно это сейчас и нужно: направить всё, что есть у армии – систему подготовки, технику, людей, – на ликвидацию последствий войны. И школьников привлечь – тоже хорошая идея: пусть Юные Воины помогают взрослым очищать воду. Но он закусил губу. Сейчас главное – забрать эту коробку.
Тяжко вздохнув, дед поднялся и подошёл к полке. Но вместо того, чтобы взять коробку с прахом, он вытащил из-под неё коричневый конверт.
– Вот, пришло. Тянули-тянули резину, разродились наконец.
Питер разглядел на конверте армейскую эмблему.
– А. Так они установили… – он запнулся, сглотнул, – обстоятельства?
– Установили, установили… Хочешь знать?
Питер уже собирался кивнуть, но что-то в дедовом лице его остановило. Отец не пал смертью храбрых в бою, это они уж поняли. Иначе не было бы этих шести долгих месяцев загадочного молчания. Попал под миномётный обстрел противника, находясь в сотне миль от своей базы, – вот всё, что им тогда сообщили. Но из-за того, что окончательного заключения до сих пор не было, казалось даже, что всё это не совсем по-настоящему. И хорошо, думал Питер, пусть бы так и оставалось.
– Нет. Не хочу.
– Да? А не помешало бы. Зарубил бы себе на носу, что отец твой погиб по глупости. – Дед подошёл и со злостью сунул конверт прямо Питеру в лицо. – На, смотри. Авось хоть тебя это чему-нибудь научит.
Питер оттолкнул конверт.
– Мой отец погиб на войне. Всё.
Он уже сказал это всем в школе. Он уже даже привык это говорить. На войне люди гибли всегда. А подробности никому не нужны.
– Дело твоё, не хочешь – не читай. Но я тебе скажу кое-что, а ты мотай на ус: не заводи себе всяких там дружков-корешков!
– Я и не собираюсь.
– И не иди ни у кого на поводу, понял?
– Понял. – Питер шагнул к полке и взял коробку. Она была тяжелее, чем он думал, но всё равно лёгкая. Слишком лёгкая, чтобы вместить всё, что осталось от взрослого человека. Он сунул коробку под мышку и, прижимая её к себе, направился к двери.
– Мне пора обратно к Воле. Скоро стемнеет.
– Обожди.
Питер замер. Может, дед тоже хочет поехать – чтобы они вместе развеяли прах? Питер не против. С тех пор как он живёт у Волы, дед при каждой встрече смотрит на него так, будто вот-вот сплюнет. Может, в поездке у них получилось бы что-то исправить, узнать друг друга лучше. Если дед скажет, что поедет с ним, – хорошо, пускай.
Но дед сказал другое. Он подошёл и сунул что-то Питеру в рюкзак.
– И это забери.
Конверт, не глядя понял Питер. Ладно, можно потом его выбросить, неважно. Он нажал дверную ручку. Но дед ещё не договорил.
– Так что вот. Не поддавайся ни на чьи уловки. Будь всегда начеку.
– Да. – Питер толкнул дверь, и его обожгло морозным воздухом. – Я всегда начеку.
