Тут меня форменным образом и затрясло от макушки до пяток – я так полагаю, запоздалая реакция на эту небывальщину. Слабость во всем теле расплылась жуткая. До того я только в книгах читал, как лязгают зубами от страха, а теперь сам так зубами и лязгал, тупо таращась в ту сторону, куда уплыл топор. Которому никак не полагалось плавать…
Гораздо позже мне приходило в голову: пожалуй, я не испугался бы так, выплыви на меня водяной или русалка. Я не верю ни в водяных, ни в русалок, ни в прочих леших, но они, если можно так выразиться, – нечто привычное. Про них рассказывают которую сотню лет, примерно известно, чего от них ждать и как они себя ведут. Сплошные сказки, но все равно… А тут был самый обыкновенный бытовой предмет, топор, только плавучий. Вот про такое я в жизни не слыхивал и не читал в сказках в детстве. Оттого, что это был самый обыкновенный топор, только плывший, как топорам не полагается, как полено, и было страшно до жути…
В конце концов я не выдержал, не мог больше торчать столбом посреди солнечного утра, в тиши и безветрии. Может, оттого, что стояла не буря с грозой, а солнечная погода и теплое безветрие, и было на душе еще жутче. То ли сразу тогда мне так показалось, то ли потом так стало думаться, уж и не знаю…
Немного опомнившись, когда перестал мерзко лязгать зубами и противная слабость во всем теле подрассосалась, подхватил я удочки и рыбу, прочие пожитки и пошел в расположение части, так сказать, отступил в совершеннейшем порядке. Чем дальше уходил от реки скорым шагом, тем спокойнее становилось на душе, все крепче казалось, что все это произошло не со мной, а с кем-то другим. Когда впереди показались наши танки и палатки, я уже полностью овладел собой, и то, что случилось на реке – а собственно, ничего и не случилось! – отодвинулось куда-то далеко-далеко…
Наши, конечно, удивились, что я вернулся так рано, всего с двумя рыбинами. Я сказал: нездоровится что-то. Действительно, час-два пролежал у себя в палатке, размышлял над загадочным случаем – и ничего не мог придумать, внятного объяснения не находилось, никогда прежде ни о чем подобном не слышал и не читал. Плавучий топор был штукой насквозь неправильной, но ведь он мне не почудился, я прекрасно помнил его тяжесть в руке…
Мы там простояли еще месяца полтора. С неделю я на рыбалку не ходил, а потом пересилил себя, что ли. Взыграло нечто вроде оскорбленного самолюбия. Подумал: в бога душу мать, я не суеверная старушка и не трусишка зайка серенький, я боевой офицер! Отвоевал два с половиной года, два ордена, четыре медали, трижды горел в танке, и ни разу даже не обожгло, удавалось вовремя выбраться. И ради отличной рыбалки перестану ходить на речку только потому, что по ней проплыл загадочный топор?! От которого мне не случилось никакого вреда? Нет уж, стыдно будет отступить…
И не отступил. Все время, что мы там стояли, ходил на долгую рыбалку. И больше не случилось ничего невероятного. А потом наша часть попала под массовую послевоенную демобилизацию. Чему я был только рад – я не кадровый военный, на гражданке закончил два курса инженерно-строительного института, туда и хотел вернуться. И вернулся, закончил, до пенсии проработал по специальности. Есть кое-какие трудовые награды, в том числе знак за строительство железной дороги Абакан – Тайшет – там мы с вашим отцом и познакомились. Но это уже неинтересно, больше ни разу за всю мою гражданскую долгую жизнь не пришлось столкнуться ни с чем необычайным. О чем я ну нисколечко не сожалею…
До того, как я рассказал эту историю вашему отцу, рассказывал ее только раз, на двадцатилетие Победы, когда встретился впервые после сорок пятого с Сёмой Лапшиным, что был у меня когда-то механиком-водителем. Посидели, выпили, потолковали о том, что в войну бывало, вот и пришлось к слову.
Сёма слушал очень внимательно. В отличие от меня, он, подобно вашему отцу, как раз верил во всевозможных леших, домовых, русалок и прочую нечистую силу. Это я городской, а он родился в маленькой деревне, в таежной глухомани, там и прожил до самого призыва. Этакий классический чалдон. Потом-то осел в Томске, там и пед закончил, всю жизнь учителем проработал, до директора школы дослужился, там и женился…
Так вот, в деревне с ним самим что-то такое случалось, из разряда того самого, необыкновенного. Деталей он никогда не рассказывал, да мы и не настаивали. Только пару раз, когда заходил разговор о всяком необычном и о том, стоит ли в него верить, говорил, что лично он, безусловно, верит, ухмылялся этак загадочно и говорил одно: «Всякое бывало. Такое, что хочешь не хочешь, а поверишь…» И никакой конкретики. Ну, мы не приставали: не хочет человек рассказывать, нечего клещами тянуть. Может быть, думал, что мы не поверим, вышучивать начнем… и вы знаете, не без оснований боялся, тогда я бы взялся именно что вышучивать, до конца войны и моей рыбалки оставалось еще изрядно времени…
Как я и думал, он выслушал очень внимательно, не задал ни одного вопроса, когда я закончил. Вмазали еще по стопарю, Сёма задумчиво выкурил «беломорину» и серьезно так сказал:
– То-то ты пару дней ходил как в воду опущенный. А оно вот что оказалось… Ишь ты, кремень, так ничего и не рассказал…
– Что думаешь? – спросил я напрямик. – Случалось с тобой что-нибудь похожее?
– Такого, чтобы топоры плавали, не случалось, – сказал он. – А вот кое-что другое бывало. Почему я во все это и верю. И объяснение само собой подворачивается одно… Это над тобой подшутил какой-нибудь местный леший. Места там такие, что запросто могли лешие водиться. Они это дело любят: ничего душевредного не сделают, а вот напугать могут затейливо, такая уж у них шкодливая натура. Ты там ничего такого не слышал? Я вот – нет, так это ж ни о чем еще не говорит…
Я старательно припомнил. А ведь слышал! Доводилось. Однажды знакомый по пивной чех рассказывал: старики верят, что в тех местах обитает какой-то проказливый горный дух. Особого вреда людям от него нет, но над одиноким человеком, если попадется вдалеке от жилья, подшутить может весьма даже затейливо. Так, что у человека потом долго поджилки трясутся, но вреда, как я говорил, никакого не бывает. Чех об этом рассказал мимолетно, вскользь, без особой связи с тогдашним нашим разговором, мы этим ничуть не заинтересовались и подробностей не стали доискиваться.
Услышав от меня про этого чеха, Сёма улыбнулся этак удовлетворенно и сказал:
– Ну вот видишь, всё сходится…
Больше мы об этом не говорили, откупорили вторую бутылочку и переключились на фронтовые воспоминания, благо вспомнить было что, и тяжелое, и хорошее, и даже смешное – оно тоже на войне случается, хоть и очень редко…
В нечистую силу я не верю по-прежнему. Но подумываешь иногда: а может, она все-таки есть? И надо мной затейливо подшутил какой-то чешский лесной черт?
Как ни крути, а другого мало-мальски убедительного объяснения попросту нет…
Степной ужас
Было это в самом начале сентября сорок второго года, в степях примерно на полпути между Сталинградом и Астраханью. Можно показать приблизительно место на карте, но вряд ли в этом есть необходимость, согласны? Ну вот…
