Честно говоря, мне это поручение нравилось гораздо больше, чем если бы пришлось ввязываться в уличные бои на танке. Конечно, может прилететь пуля или осколок, и все равно… Что мне вам объяснять? Вы ж рассказывали, как сами водили танк с закрытым люком механика-водителя. Сами должны понимать: танк в городе слепой, как крот. Оно и в чистом поле немногим лучше, но в городе особенно – опасность со всех сторон, и ты ее не видишь.
Почему так получилось? Да потому, что мой экипаж оказался «безлошадным». За день до того, во время боев под Бреслау, нам влепили болванку в борт. Движок в капусту, но танк, что важно, не загорелся, мы все выскочили. В чем тут хитрушка? Да в том, что эти сказки, будто дизель не так пожароопасен, как бензиновый двигатель, пошли от технического невежества. Сами по себе бензин и солярка не вспыхивают – вспыхивают их пары. Если их в баке много, и танк на солярке полыхнет, как пучок соломы. А я залил полные баки, нас накрыло в самом начале атаки, так что проехали всего ничего, солярочных паров почти и не было, так что обошлось. Болванка обычно при попадании в борт оставляет аккуратную дыру, двигатель не так уж сложно заменить даже в полевых условиях… если только есть запасной. А у нас их как раз не было, тылы, как это иногда бывает, чуть приотстали. Вот мы и оказались безлошадными, нас и послали. Говоря по совести, достаточно было бы одного Осипчука, я там был сбоку припека, но так уж начальство распорядилось: мол, общее руководство должен осуществлять офицер, то бишь я. Никакого такого общего руководства от меня, в общем, и не требовалось, пехотные офицеры сказали бы одному Осипчуку, что ему следует передать, он бы и передал в лучшем виде. Но так уж распорядилось начальство, а приказы в армии, всем давно известно, не обсуждаются, пусть они, что уж там, порой бывают идиотские. А впрочем, тот приказ, что я получил, к идиотским, в общем, не относился. Перестраховка, что ли. Пожалуй, так…
Все мое «общее руководство» свелось к тому, что не Осипчук выбирал удобное место для передачи, а я. Ничего сложного или невыполнимого. Бывало посложнее и поопаснее. Двигались мы с сержантом, понятное дело, в арьергарде наступавшего подразделения – вот только в уличном бою нет ни передовой, ни тыла, прилететь может из любого окна, в том числе и в спину. В чистом поле так тоже бывает, но гораздо реже.
Ну вот… Вышло так, что мы, закончив очередную передачу, остались на неширокой улочке со старыми домами одни-одинешеньки. Пехотная рота резко рванула вперед, за угол, на улицу пошире, и в горячке боя кто-то из командиров, от кого это зависело, не заметил, что мы отстали, не оставил бойцов нам в прикрытие.
Что было отнюдь не смертельно. Я видел, что пехота ушла направо и вряд ли, судя по близкому треску очередей и разрывам гранат, ушла так уж далеко. Догнать мы их должны были быстро, особенно если припустить бегом. А на нашей улочке стояла тишина – пару кварталов до того места, где мы сейчас торчали, пехота прошла быстро, не встретив сопротивления.
Там всё кончилось до нас. Поодаль, левее, вовсю пылал трехэтажный дом с высокой стрельчатой крышей и какой-то вывеской готикой. Валялось у входа несколько немецких трупов, на них мы и внимания не обратили – насмотрелись на войне… Соседний двухэтажный дом, возле которого мы остановились, выглядел целехоньким, разве что добрая половина оконных стекол вылетела. А вот возле трехэтажного, сразу видно, были дела. По нему не раз прилетело из пушек – и, судя по отсутствию на булыжной мостовой снарядных гильз, били из танковых орудий. Горел он на совесть – из всех окон пламя, понемногу занимается и крыша. Никто, понятное дело, и не пытался его тушить – какие в условиях уличного боя пожарные? Кроме нас с Осипчуком, не было на улочке ни единой живой души…
Осипчук закинул рацию на спину, отошли мы от крыльца на пару шагов…
Тут по нам и хлестнула длинная очередь из автомата.
Я не успел ничего понять – булыжная мостовая словно вздыбилась вдруг и чувствительно приложила по лбу и левой скуле. Сознание я если и терял, то очень ненадолго, а скорее всего, и не терял – просто ошеломило на пару секунд, как после хорошей плюхи. Когда перед глазами перестали плясать искры, я быстренько опамятовался. Постарался побыстрее оценить ситуацию, в бою это необходимо.
Новых выстрелов не было. Потом уже, когда появилась возможность спокойно все обдумать, я пришел к единственно верному выводу: в доме напротив затаился один-единственный вражина. То ли немец, то ли власовец – в Бреслау было много власовцев. Но какая разница? Затаился, пересидел, увидел нас и по своей поганой сущности пустил очередь, потом смылся. А может, у него патроны кончились, тоже несущественно. Как бы там с ним ни обстояло, больше не стрелял – спасибо и на том…
Осипчук ничком лежал рядом, не шевелился. Похоже, его убило наповал – из-под головы уже расплылась лужа крови. Ну а со мной обстояло не лучшим образом: боли я не чувствовал, но, когда попытался встать, оказалось, ноги совершенно не слушаются, лежат как колоды, такое впечатление, что нижней половины тела вообще нет, хотя она, конечно, никуда не делась, извернувшись, я увидел, что ноги при мне и ран на них вроде не заметно, не болят, но повиноваться отказываются, хоть ты тресни…
И в теле боли не было, только в животе легонько пекло, будто проглотил что-то чертовски горячее. Уперся кулаками в брусчатку, кое-как перевернулся на спину, посмотрел на грудь и пузо – и как-то сразу понял при полном сознании и отсутствии всяких посторонних мыслей, что дела мои очень и очень хреновые…
Пять аккуратных дырочек россыпью по животу, сверху донизу. Причем крови практически нет. Аккуратные такие дырочки с опаленными краями, четко выделявшиеся на моей вылинявшей гимнастерке. Воевал я не первый год, видел и свои, и чужие раны, два раза лежал в госпитале, так что в ранениях разбирался. Сплошь и рядом отсутствие крови и боли в сто раз хуже наличия таковых. Подо мной не мокро – значит, пули не прошли навылет, застряли в кишках, и началось внутреннее кровоизлияние, штука очень скверная. Причем очень похоже – по расположению дырок видно, – что одна, а то и парочка пуль угодили в позвоночник, почему я ног и не чувствую. А это уже совсем паскудно…
Лежу на спине и встать не могу, ниже пояса тела не чувствую. Ноги не шевелятся, может, и вправду похолодели, как у покойника, может, мне это только чудится, но какая разница, если дела крайне хреновые? На помощь в скором времени рассчитывать не приходится. Специфика городского боя. Это в чистом поле санитары идут в боевых порядках, следом за атакующими, а в городском бою, где все перемешалось, санитаров быстро не дождаться, слишком их мало для городских улиц, да вдобавок бой разбился на множество стычек помельче. Впрочем, чуть полегче в этом плане пехоте, к ним-то санитары близко, а у танкистов все по-другому, долгонько приходится ждать санитаров, и не всем удается дождаться…
Одним словом, положение мое хуже некуда. Даже если санитары меня подберут до того, как меня окончательно добьет внутреннее кровоизлияние. Видывал я и раненых с пулями в позвоночнике. За редчайшими исключениями, всегда кончалось если не ампутацией ног, то полным и окончательным их параличом – тот самый хрен, который редьки не слаще. Такого люди боялись пуще, чем смерти…
