Книга Степной ужас, страница 25. Автор книги Александр Бушков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Степной ужас»

Cтраница 25

То ли дремал, то ли потерял сознание. Не знаю, сколько это продолжалось. Когда вновь открыл глаза, не почувствовал ни боли, ни сонной одури. Гимнастерка и исподнее были все так же задраны под горло, девушка по-прежнему стояла надо мной на коленях, и всё так же рядом с ней сидел Мохнатик (по-моему, такое имя ему подходит гораздо больше, чем «создание» или «существо»). Увидев, что я очухался, она ободряюще улыбнулась и показала рукой, чтобы я посмотрел на свой живот (я уже неплохо понимал ее жесты).

Я и посмотрел. Но до того произошло нечто очень примечательное.

Когда она наклонилась, длинные светлые волосы упали ей на лицо, и она, выпрямляясь, извечным женским движением отбросила их за спину. И я увидел ее правое ухо – на пару мгновений, но этого хватило, чтобы увиденное навсегда врезалось в память. Это было не обычное человеческое ухо, каких любой из нас за свою жизнь видел, наверное, миллион, мужских и женских. Формой от человеческого оно изрядно отличалось, настолько, что различия сразу бросились в глаза. Верхушка не овальная – что-то вроде острого угла с загибом назад. А мочки вообще не было. Причем не похоже, что это результат какого-то калечества: незаметно было ни шрамов, ни ожогов. Похоже, таким ее ухо было отроду – но у людей подобных не бывает. И большая серьга, похоже, серебряная, в треугольной подвеске шлифованный зеленый камень, такой же, как на ожерелье во лбу.

В тот момент я нисколечко не задумался над этой очередной странностью. Кое-что другое занимало мысли без остатка – что там с моими ранами? Вот что занимало в первую очередь.

Я посмотрел. Впору было заорать от радости. От алой жидкости не осталось и следа, а на животе были не дырки от пуль, а пять следочков, какие остаются после пулевых ранений, благополучно заживших несколько месяцев назад. И всё. Ошибиться я не мог, насмотрелся заживших ран, у самого на плече была похожая – под Познанью я высунулся из башни, и какой-то гад угодил мне в левое плечо из винтовки. Совершенно та же картина…

Девушка поднялась на ноги (она стояла на притоптанной траве, и я видел теперь, что и подол ее платья расшит тем же узором в те же три цвета). Правую руку она сжала в кулачок и сделала обеими движение, которое можно было расценить только как предложение встать. Я и встал, ничуть не шатаясь, голова не кружилась, тело исправно повиновалось. Как и не было пяти пуль в животе.

На ее личике явственно выразилась радость и вроде бы довольство собой – что ж, у нее были все основания собой чуточку гордиться: неведомо как, но раны залечила. Мохнатик свои чувства выразил более непосредственно: как сидел, так и повалился на спину, колотя себя по груди передними руками-лапами, болтая кривыми задними, восторженно визжа. Девушка с улыбкой легкого превосходства смотрела на него, как взрослый на расшалившегося несмышленыша. Потом повернулась ко мне, разжала кулачок. На ладони у нее лежали пять пуль от шмайсеровских патронов – кургузые, пузатенькие. Показала на них пальцем, указала мне на грудь. Я и на сей раз ее понял: интересовалась, не хочу ли я взять их на память. Как-то машинально я взял с ее маленькой теплой ладошки пули и ссыпал в карман галифе. Сам не знаю, почему так поступил, прежде такое у меня было не в обычае. Ну да, некоторые после операции брали на память пули или осколки, но не я. Когда в сорок четвертом в Белоруссии мне в левый бок прилетел осколок, вспоров кожу, засел меж ребрами, так что врач без всякой операции вытащил его щипцами, он тоже спросил, плеснув в честь легкого исцеления немного спирта (извлекал без всякого наркоза, понятно, я стиснул зубы и не застонал, хотя было больно) – буду я брать его на память, или как? Некоторые, мол, берут. Только мне этакая память была совершенно ни к чему, и я сказал: может выбросить в мусорное ведро. А сейчас вот взял зачем-то пули.

Заправил в галифе нижнюю рубашку, взялся за ремень – он тем концом, где пряжка, удержался, а второй повис чуть ли не до земли, так что кобура с пистолетом вот-вот должна была упасть. Застегнул пряжку, оправил кобуру, собрал под ремень сзади складки гимнастерки. Бравый вояка стал, дальше некуда, хоть сейчас на доклад к Верховному – только что я такого, лапоть, каких на пятачок пучок, ему могу важного и серьезного сказать?

Дырки на гимнастерке так и остались, никуда не делись, но они меня как-то не волновали. Девушка мне улыбалась с довольным видом, а я ломал голову, как мне ей выразить самую искреннюю и горячую благодарность. Так и не успел ничего придумать – взяв меня за плечо с той же неженской силой, повернула спиной к себе, легонько толкнула ладошкой меж лопатками…

Хлоп! И не было больше ни таинственной опушки леса, ни странной девушки, ни еще более странного Мохнатика. Я прочно стоял на ногах посреди мощенной булыжником улочки Бреслау, поблизости все так же жарко полыхал тот дом – у него уже и крыша занялась – и лежал мертвый Осипчук с расплывшейся еще шире под головой лужей крови…

И пять дырок от шмайсеровских пуль на гимнастерке – значит всё это мне не привиделось, все было на самом деле…

Странно, но в первый миг я ощутил лишь легкую обиду, разочарование: оттого, что она меня из своего мира выпихнула так буднично, будто торопилась. И тут же устыдился, выругал себя на три гвардейских оборота с танкистским кандибобером: скотина, болван неблагодарный! Она ж тебе жизнь спасла, от неминучей смерти избавила так, что и зеленкой мазать нечего! Вот главное, за что ты ей должен быть по гроб жизни благодарен. С какой такой стати ей было устраивать прочувствованное прощание, если главное сделано, а между собой вы двух слов связать не можете?

Я был посреди прежней своей жизни, и следовало быстренько определяться. Посмотрел на свои трофейные – секундная стрелка кружила исправно, не похоже, чтобы часам досталось, когда я повалился на камень. Выходило, что прошло всего-то минут пятнадцать, в четверть часа всё и уместилось. И некогда было рассусоливать, некогда горевать по Осипчуку, воевавшему у меня в экипаже полгода, – поблизости вовсю так же грохотал бой, была война, и мне было отведено строго определенное место…

Снял я со спины мертвого Осипчука исправную на вид рацию (я с рацией обращаться умел, так что нужно было и дальше выполнять задание), подобрал свой ППС, пистолет-пулемет Судаева – и побежал в ту сторону, где тарахтели очереди и рвались гранаты…

Ну, дальше ничего особенно интересного. Пехота наша штурмовала длинный трехэтажный дом, что получалось плохо, и у засевших там немцев – и власовцев, как вскоре обнаружилось – нашлось с полдюжины пулеметов, и огрызались они отчаянно. Комроты, мужик битый, не торопился, не имея конкретного приказа, гнать своих бойцов в лоб на пулеметы – залегли где удалось и перестреливались. Очень он обрадовался, когда я объявился в его импровизированном КП в аптеке на углу. Я развернул рацию и быстро связался с «Одуванчиком». Вскоре подошли две самоходки, стали гвоздить по дому от всей славянской широты души. Тут уж немцам быстро и качественно поплохело, вывесили в разбитое окно белую тряпку и стали выбегать с задранными руками. Набралось их десятка два – и пятеро власовцев с их погаными эмблемами на рукавах, к тому времени уже прекрасно нам знакомыми. Немцев комбат отправил в наше расположение, а власовцев согнали к ближайшей стене и резанули по ним из «Максима» – а как еще с этими сволочами поступать? По редчайшему стечению обстоятельств попадали они в плен – а вот так, сгоряча, их и не брали…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация