Мой доктор Фауст
Этот немецкий городишко мы взяли практически без боя. Отступавшие немцы особенно не держались за такие вот маленькие городки на ровной местности: особого значения они не имели в плане обороны, а вот обойти их было очень легко. Так что они быстренько откатились, чтобы не угодить в окружение: в сорок пятом в Германии мы их частенько брали в окружение не хуже, чем они нас в сорок первом.
Только в двух домах на окраине, в противоположном конце города от той окраины, где мы наступали, засели какие-то то ли особенные фанатики, то ли оптимисты и начали огрызаться. Ну, никто не погнал в лоб пехоту на их пулеметы – подкатили две самоходки, кинули с десяток снарядов, те, кто уцелел, живенько выскочили с белыми тряпками – Нибелунги, блин…
Одним словом, городок нам, смело можно сказать, достался целехоньким. И мы первые задались вопросом, как теперь обустраиваться. По Германии шли не первую неделю, так что был опыт.
«Мы» – это полковая разведка, которой я тогда командовал. Я, в ту пору старший лейтенант (капитана получил позже, в Маньчжурии, в этом звании и демобилизовали), и восемь моих орлов – ни одного новичка, все в разведке повоевали, кто больше, кто меньше. В нашем распоряжении был «студер», так что в городок влетели со всеми удобствами, не на своих двоих, как пехота. И к поиску подходящего места для постоя приступили раньше всех – разведка пользовалась гораздо большей свободой, мы не обязаны были наступать в боевых порядках. Остальные пока еще раскачаются…
Очень быстро нашли подходящее жилье. Нам сразу понравился небольшой, но симпатичный двухэтажный каменный домик, судя по виду, построенный еще в прошлом веке, и уж всяко – до Первой мировой. Не первый день в Германии, насмотрелись. С ходу написали мелом на двери ЗАНЯТО ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДКОЙ, занесли в вестибюльчик наши немудреные пожитки – шинели, вещмешки, автоматы и баян – и тогда только стали осматриваться, смотреть, где же хозяева, которым, как уже бывало, следовало культурности ради представиться и обрадовать, что какое-то время мы у них, так уж вышло, поживем. Куда бы они делись от незваных гостей. Вообще, русская пословица гласит: гость в дом – Бог в дом. Даже если немцы с этой пословицей не согласны, протестовать им как-то не с руки…
Уютный был домик – пять комнат, не считая вестибюльчика и кухни. Повсюду – ни одной живой души, даже собачки или кошки. По опыту мы знали: если хозяева и отыщутся, прячутся в подвале от сложностей жизни. Заглянули в подвал, но и там ни одной живой души не нашлось. Тот же опыт подсказывал: скорее всего, это означает, что хозяева подались в беженцы.
Точнее, хозяин. Начали мы обустраиваться, осмотрелись там и сям и пришли к выводу, что хозяин здесь обитал в одном-единственном числе, и был он преклонных лет, если не стариком, то пожилым, безусловный пенсионер. Ну, картина насквозь знакомая: испугался, старый хрен, что рогатые и хвостатые русские его сожрут заживо, – и пустился в совершенную неизвестность. Сколько такой немчуры было…
Кровать (с периной, как это у немцев водилось) была только одна – и по неписаному старому правилу ее отвели мне как отцу-командиру. Остальные разместились без таких удобств, но никто, понятное дело, на жизнь не жаловался: народ был тертый, воевали не первый год. Приходилось дрыхнуть на шинельке и на голой земле. Так что теперь, расстелив ту же шинельку, но под крышей, в чистенькой ненарушенной немецкой комнатке (иные даже с картинами или застекленными олеографиями на стенах), можно было себя считать чуть ли не в раю…
Нельзя было исключать, что, как прежде не раз случалось, к нам по недостатку места кого-нибудь «подселят», но пока что мы оставались в домике полными хозяевами. И прекрасно знали: нам обеспечено неизвестное количество дней полного безделья. Разведка всегда пользовалась гораздо большей свободой, чем простая пехота. В таких условиях, когда не образовалось линии фронта и даже ярко выраженного переднего края, в поиск нас не пошлют. Разве что отправят в разведку на колесах, чтобы прояснили, где противник. Ну, дело знакомое, у нас для подобных поездок были два «виллиса» и броневичок БА-64 – ага, не сорок первый год… К обычным для пехоты огневым и строевым занятиям нас не привлекали. Занятия у нас были свои: преодоление полосы препятствий (которую здесь никто еще не успел оборудовать), рукопашная (о которой речи пока что не шло). Предстоит безделье, к бабке не ходи…
Я пока что обосновался в кабинете хозяина, чтобы от нечего делать осмотреть его как следует и понять, к кому же это нас занесло на постой. А орелики мои разбрелись по всему дому – я прекрасно знал, с какой целью, но и не думал им запрещать.
После вступления в Германию нам разрешили брать трофеи. Никаких письменных приказов на сей счет не было, просто замполиты объявили в один прекрасный день, что трофеи брать можно. И разрешили отправлять посылки домой. Понятно, есть большая разница между тем, что может прибрать в вещмешок солдат или младший офицер, и возможностями старшего офицера – а уж генерала…
Я и тогда, и теперь относился к трофеям без малейшего внутреннего сопротивления. Наши, когда брали что понравится, никак не выглядели какими-то выродками или извращенцами. Старое-престарое правило войны. В девятнадцатом веке эта тенденция чуточку приутихла (но не пропала вовсе), а в восемнадцатом цвела пышным цветом. Во всех европейских армиях, во всех войнах. Взятые города преспокойно отдавали солдатам на разграбление, а за генералами тянулся сплошь и рядом целый обоз повозок с трофеями. И считалось это делом совершенно житейским. Помните, у Алексея Толстого фельдмаршал Шереметев говорит своим солдатам: «В крепости вино и бабы, постарайтесь, ребята, дам вам сутки гулять». И снова ничего от «русского варварства» – по всей Европе именно таким образом солдат стимулировали. Приметы современности только в том, что правила стали чуточку помягче – на выпивку начальство смотрело косо (но иногда сквозь пальцы), а немецких баб приказом запрещалось обижать (положа руку на сердце, ежели начальства не оказывалось поблизости, приказы таковые не всегда и соблюдались).
У наших доблестных союзничков, особенно у американцев, с трофеями обстояло точно так же – гребли в массовом порядке, кто сколько мог, и никто им в нос не тыкал.
И, наконец, главное. Немцы у нас столько разграбили… Иные нешуточные культурные ценности так и пропали неведомо куда – знаменитую Янтарную комнату до сих пор не нашли, куда девалась, неизвестно. Чернозем эшелонами в Германию вывозили… Так что смело можно сказать: что бы мы у них ни взяли, придя в Германию, это было не более чем компенсацией, далеко не покрывавшей нашего преогромного ущерба. И никак иначе.
Правда, трофей трофею рознь. Тут, мне кажется, были свои нюансики. Многие наши ухари в открытую снимали на улице часы у немцев – кому бы они пошли жаловаться? Да и никто не стал бы такие жалобы рассматривать. Народ был всякий – я имею в виду, у нас, немало было и уголовничков, освобожденных из лагерей искупать вину на фронте – а что ж ему, битюгу здоровому, жрать пайку в тылу, когда другие кровь проливают? Эти особенно старались. Да и некоторые, отношения к уголовному миру не имевшие, были не лучше. Задерет такой рукава гимнастерки – а у него на каждой руке штук десять часов понавздевано.
