Теперь численно доминирующей Церковью в Литве и Белоруссии стало «господствующее» русское православие, а «терпимое» польское католичество осталось в меньшинстве
[72]. Как следствие, мирное воссоединение более полутора миллионов униатов с Русской православной церковью еще резче разделило польско-католическую, помещичье-шляхетскую элиту и крепостное, теперь уже православное, западнорусское крестьянство
[73].
На парадоксальность сложившихся колониальных отношений, которые обусловили особый характер господства польской дворянско-католической элиты над русским православным крестьянством, указывал известный ученый славяновед А. Ф. Гильфердинг: «Но где видела история пример, чтобы народность, господствующая в государстве, народность его создавшая, была в одной части этого государства подавлена другой, покоренной народностью? … его дано было осуществить России, которая в течение трех поколений могла сносить, чтобы под ее властью, в пространных областях ее державы, русская народность была подавляема, преследуема и даже уничтожаема меньшинством иноземцев. И это она допускала в тех самых странах, где началось гражданское развитие русского народа, где так долго сосредотачивалась его государственная жизнь и его просвещение!»
[74].
Увеличению культурной дистанции способствовало и российское образование, которое получало польское дворянство в Виленском университете, учебных заведениях Белорусского, а затем и Виленского учебного округа
[75].
Нельзя не отметить в связи с этим и начавшиеся непоследовательные и неэффективные процессы интеграции региона в состав Российской империи, которые были инициированы правительством в ответ на польское восстание 1830–1831 гг
[76].
Реакцией на действия российского правительства стало усиление протестных настроений среди местной колониальной элиты, которая по-своему оценивала культурную дистанцию между ней и государственной властью. Сложилась ситуация, когда, по словам А. Эткинда, произошло совпадение амплуа угнетателя и притесняемого. Например, часть доминировавшей в крае польско-католической элиты не примирилась с утратой государственной независимости и воспринимала российскую монархию как политического врага, а своё положение оценивала в категориях национального и культурного угнетения
[77].
Духовенство и епископат Римско-католической церкви не желали признать утрату своих исключительных привилегий, которыми они обладали в Речи Посполитой, и принять свой новый правовой статус церкви, хоть и «покровительствуемой», но только «терпимой». Еще труднее для них было признание «господствующего» статуса православия, которое, с точки зрения «истинной» Римско-католической церкви, было церковью «схизматической»
[78].
Таким образом, многослойный характер противоречий и совпадений стал отличительной особенностью культурной дистанции, которая установилась между Российским государством, Православной церковью и русским крестьянством, с одной стороны, польской элитой и Римско-католической церковью — с другой. Кроме того, польское меньшинство Северо-Западного края после 1815 г. оказалось в положении ирреденты, то есть стало частью этнической группы поляков, отделенной от Царства Польского административными границами. Новое территориально-административное устройство бывшей Речи Посполитой переводило губернии Северо-Западного края (территории бывшего Великого княжества Литовского) в категорию российских. В то же время Царство Польское, созданное по решению Венского конгресса в 1815 г., сохраняло свое особое политическое устройство, основанное на «династическом соединении с Россией»
[79].
