«Трудно изобразить, — писал архиепископ Филарет (Гумилевский) о положении Православной церкви в Польше в первой половине XVIII столетия, — все жестокости, какие позволяли себе делать против православия. Не оставалось позорного имени, которым не клеймили бы публично православных. Теперь веру их называли уже не только „холопской верой“, но верой арианской, „собачьей“. Украйна и Белоруссия назывались partes infidelium — странами „неверных“; туда оправлялись толпы базилиан и доминиканцев, в виде миссионеров, а им на помощь спешил меч и инквизиция. Православных священников привязывали к столбам, били плетьми, сажали в тюрьмы, морили голодом, травили собаками, рубили им саблями пальцы, ломали руки и ноги; кто и затем оставался еще в живых, но не хотел унии, тех выгоняли из домов, и приюта изгнанным и семействам их не смело давать сострадание. … На монастыри днем делали нападения, грабили или жгли их, монахов терзали, чем могли, часто убивая до смерти. … Деревенских обывателей и мещан мучили бесчеловечными пытками, чтобы сделать униатами или римлянами. … Жиды арендаторы несказанно мучили народ, грабили утварь церковную, священников предавали суду и казни. Сами архипастыри Могилева чего не вытерпели?»
[158].
Слова церковного историка подтверждают многочисленные свидетельства современников. В 30-х гг. XVIII в. русский резидент в Варшаве католик Петр Голембиовский в письме к примасу Римско-католической церкви в Польше писал о возмутительных фактах религиозной нетерпимости, с которыми ему приходилось сталкиваться: «Ваше преосвященство! — писал он, — Посмотрите, что делает шляхта Речи Посполитой: забывши страх Божий, они врываются верхом в церкви, стреляют в алтари и в иконы, рвут их, ломают кресты; на духовных и мирян они нападают в церквях и до смерти убивают их; они выбрасывают монахов из монастырей, а в девичьих монастырях, для посмеяния, раздевают монахинь донага и в таком виде изгоняют их; имущества и доходы монастырские отымают, церкви разрушают, бьют в них окна и ломают крыши, остальное же грозят предать пламени; изображения Спасителя они попирают ногами, режут и прокалывают ножами, бросают и таскают по улицам, приговаривая богохульные речи: „схизматический Боже, неужели ты не постоишь за свою обиду“»
[159].
В начале 60-х гг. XIX в. память о религиозных гонениях, к которым прибегали католические миссионеры и польская шляхта в отношении к русскому православию, была жива в памяти местного духовенства. Примером тому служат слова священника Пинского уезда Минской губернии Василия Шеметилло: «Где многие и очень многие древние православные храмы, существовавшие, в чем уж нет сомнения, в стране нашей, и которых мы ныне не досчитываемся? Два столетия латино-польская рука с удивительным ожесточением работая над истреблением в стране нашей всего русского, православного, уничтожила все это. …
Помнят, и никогда не забудут того, как францисканские ксендзы, будучи владельцами прихожан Оховской церкви, совращали их в латинство и, не успевая в этом силою убеждения, по средам рассылая через своих доверенных в каждый крестьянский двор по куску сала, и бросали православным в постную пищу, по субботам же приказывали разбивать посуду, в которой готовилась мясная пища»
[160]. Другой священник того же уезда Василий Грудницкий воспринимал католические костелы как «памятники насилия и грабежа в стране нашей»
[161].
Старые обиды подогревались новыми, которые появились уже в период пребывания края в составе Российской империи. Римско-католическая церковь, будучи в правовом отношении только «терпимой», наряду с крестьянством включала в свой состав практически всю социально-экономическую и культурную элиту — польских помещиков, шляхту, чиновничество и интеллигенцию.
Особенность межконфессиональных отношений в Северо-Западном крае заключалась в том, что поляки-помещики, принадлежавшие к «терпимой» Римско-католической церкви, владели (до 1861 г.) крепостными крестьянами — белорусами и малороссами, — которые принадлежали к Православной церкви, имевшей правовой статус «первенствующей и господствующей» в империи. В сложившейся системе крепостнических отношений материальное положение православных священников и состояние православных храмов зависели от расположения местной колониальной элиты — польских помещиков и шляхты.
В этот период институт религиозного патроната был одним из элементов системы крепостнических отношений, колониальный характер которых поддерживался правительством на территории Западного края. Польские помещики, принадлежавшие к терпимой «иностранной» Церкви, должны были оказывать экономическое покровительство «господствующей Греко-Российской Церкви», к которой принадлежали их русские крепостные крестьяне. Однако владельцы крепостных душ, под патронатом которых находились православные храмы, не собирались выполнять распоряжение верховной власти. Колониальная элита явно не спешила проявлять заботу о духовных нуждах своих православных крепостных крестьян, подневольным трудом которых создавалось ее экономическое благополучие
[162].
Это еще один из парадоксов, характерных для региональной колониальной ситуации, в которой амплуа угнетателя и угнетенного, покровителя и опекаемого переплетались самым причудливым образом.
Следует отметить, что высокомерное и пренебрежительное отношение к русскому православию со стороны ксендзов и их дворянско-шляхетской паствы было продиктовано не только их сословным, материальным и культурным превосходством, но и экклезиологией Римско-католической церкви. С точки зрения католического вероучения, православные воспринимались как «схизматики», то есть раскольники, отпавшие от единой истинной и единоспасительной Римско-католической церкви
[163].
Таким образом, особый комплекс колониального «шляхетско-панского» превосходства над русским православным населением и его верой получал высшую религиозную санкцию. Усиливал социальный и религиозный авторитет регионального католичества и конкордат, заключенный между правительством Российской империи и Римским престолом в 1847 г.
Поэтому местные католики, составляя религиозное меньшинство среди христианского населения края, уверенно позиционировали себя не только в качестве представителей cоциально престижной, «польской» или «панской веры», но и веры истинной и единоспасительной. Достаточно напомнить, что по символическому учению католичества единственно истинная, руководимая Духом Святым, и непогрешимая Церковь, вне которой нет благодатного освящения, и никто не может достигнуть вечного спасения, и вне которой нет и быть не может истинного исповедания веры Христовой, есть Ecclesia Romana. В Римском катехизисе утверждалось, что «все другие общества, которые несправедливо присвояют себе имя церкви, — поелику они руководятся духом диавола, — необходимо пребывают в самых погибельных заблуждениях веры и нравственности»
[164].
