В Северо-Западном крае исключительная экклезиология институализированного католичества тесно переплеталась с иррационализмом народной веры и польским этническим характером Римской церкви. На практике это приводило к таким явлениям, как фанатизм и религиозная нетерпимость в отношении к иноверцам и, прежде всего, к православным.
В общественно-религиозной иерархии региона местные православные, наоборот, обладали низким социокультурным статусом, несмотря на то, что численно доминировали, и в правовом отношении «господствовали». Православие было Церковью крестьян, принадлежавших к «русской народности». Таков был исторически сложившийся социальный и этнический состав его паствы, как традиционно православной, так и воссоединенной из упраздненной в 1839 г. Греко-католической церкви
[165].
Поэтому православие в Северо-Западном крае, несмотря на то, что к нему принадлежали представители высшей российской администрации, воспринималось католическим духовенством и населением как «хлопская», «мужицкая» или «русская» вера
[166].
Бытовавшие в народе представления об идентичности населения связывали воедино конфессиональную принадлежность и этническое происхождение. Определяющую роль в процессе бытовой идентификации играл конфессиональный фактор. Поэтому для обыденного сознания была характерна идентификация: «православный, значит русский», что служило еще одним свидетельством того низкого социального статуса, в котором находилась православная «русская народность» Северо-Западного края.
В похожем положении находилось и православное сельское духовенство. Православные священники, экономически зависимые от польских помещиков, в социальной иерархии местного общества стояли гораздо ниже ксендзов, принадлежавших к польской колониальной элите
[167]. Как отмечал позже митрополит Евлогий (Георгиевский), русских в крае представляли, по местному выражению, «хлоп, да поп»
[168].
Один из чиновников ведомства народного просвещения В. П. Кулин, посетивший Гродненскую губернию в 1862 г., был потрясен «поразительной нищетой» православного духовенства. «Грешно и стыдно нам русским оставлять здешнее православное духовенство без помощи. Враги наши не могли бы в настоящее время придумать для него положение хуже того, в какое оно поставлено. Сравнивая положение римских священников с нашими, нельзя поверить, чтобы эти последние принадлежали к господствующей в государстве Церкви. Следует, не теряя времени на составление благотворительных уставов, принять самые действительные меры к улучшению быта служителей хлопской веры. … Ведь все-таки они, а ни другой кто — ближайшие хранители православия в народе и единственные, покуда, распространители русской грамотности», — писал он в своем дневнике
[169].
Фактором, усиливавшим суггестивное воздействие местного католичества, являлись его эстетико-культурные и символические преимущества. Торжество колониальной эстетики польского католичества наиболее зримо проявлялось в храмовом строительстве и католическом культе. Римско-католическая церковь располагала богато украшенными каменными костелами, эффективно воздействуя на души своей паствы умелой проповедью, органной музыкой и пышными религиозными процессиями. По словам одного из православных священников Пинского уезда: «Католическая церковь поражала великолепным богатством и громадностью, сравнительно с православными церквями, своих костёлов, их музыкой и декорациями»
[170]. На этом великолепном фоне сельские православные церкви, деревянные и убогие, с эстетически скромным богослужением являли собой резкий контраст с католическими храмами
[171].
Состояние православных церквей в дореформенный период ярко характеризуют сведения, доставленные из Западного края в Синод и МВД. Оказалось, что «свыше 3000 церквей из находящихся в помещичьих имениях, принадлежащих большей частью полякам, были в столь неудовлетворительном состоянии, что многие из них грозили разрушением и были потому запечатаны, а остальные по своему безобразию, убожеству и ветхости, требовали безотлагательной помощи»
[172].
Печальный вид православных сельских храмов повергал в шок современников. По словам историка М. О. Кояловича, «я видел теперь еще целые десятки церквей, которые остаются закрытыми за неимением средств к их возобновлению и еще более таких, в которых хотя совершается богослужение, но среди такой бедности и с такими затруднениями, что, право, если бы не видел этого сам, то не поверил бы. Точно все это происходит не в России, столь славной между всеми славянами красотой и богатством своих храмов, а будто в несчастной Болгарии или Боснии».
Расположенные рядом с великолепными костелами подобные бедные православные церкви, на которых вили гнезда аисты, служили живым укором православию, унижали православную веру в глазах населения, укрепляя в его сознании мысль, что вера православная есть «вера хлопская», а вера католическая — «панская вера»
[173].
