Массовое общероссийское движение «за целостность и неприкосновенность земли русской», которое выросло стихийно, из практики подачи «всеподданнейших писем», было высоко оценено генерал-губернатором Северо-Западного края М. Н. Муравьевым. Для главного начальника края, руководившего подавлением польского восстания, общественное мнение представителей всех сословий России, выраженное на страницах газет, стало мощным идейным стимулом для принятия ответственных политических решений.
В обращении к жителям Северо-Западного края Муравьев писал: «Принимая все средства к восстановлению порядка, и идя законным путем к охранению целостности и единства государства, правительство не остановится в действиях своих ни перед какими препятствиями; опираясь на войско и народ, оно сильно и необоримо, а сознание правоты дела и патриотическое к нему сочувствие всей обширной России множит и крепит эти силы»
[397].
Несколько позже, уже завершая свое управление Северо-Западным краем, М. Н. Муравьев в отчете императору охарактеризовал это трудное для России время следующими словами: «польское дело было проиграно, как только русские восчувствовали свое могущество, так что мятеж был укрощен не одними только материальными силами, но и моральным сочувствием России, которая вступилась за край, едва нами не потерянный. Мы лишились бы его непременно по собственным нашим ошибкам и заблуждению; мы сами называли его польским; сами допустили торжество латинства, столь враждебного нам по своей пропаганде. Россия заговорила — и Европа умолкла, увидев успехи скорого подавления мятежа в Литве»
[398].
Поток писем и поздравлений, приходивших на имя М. Н. Муравьева из губерний Северо-Западного края и других регионов России, стал одним из важнейших свидетельств той особой символической роли, которую стал играть виленский генерал-губернатор в нарождающемся национальном сознании новой пореформенной России
[399].
И здесь нельзя не вспомнить М. Н. Каткова и издаваемые им «Московские ведомости», которые настойчиво разъясняли российскому обществу подлинное значение муравьевских дел, масштабы и силу его личности, так неожиданно проявившиеся в грозном для России 1863 г.
«Между тем, — писали „Московские ведомости“, — революция подавлена на Литве с меньшими военными силами, чем те, которые находятся в распоряжении варшавского правительства, и, прибавим, с меньшим кровопролитием и даже с меньшими казнями, и всем эти Литва обязана тому, что генерал Муравьев захотел и сумел освободить ее от террора.
Он не побоялся крика клеветников; он не оробел перед угрозами, что, действуя согласно своему долгу перед Государем и Отечеством, он навлечет проклятие на свое имя и европейскую войну на Россию, и никто не оказал таких услуг делу европейского мира, и никто теперь не поставил так высоко своего имени, как генерал Муравьев, вырвавший Литву из когтей революции и отнявший у польского мятежа его главную цель»
[400].
И такая исключительная оценка не удивительна. Достаточно напомнить, что граф Муравьев впервые предстал перед российским обществом в двух принципиально новых политических ипостасях, которые не соединялись прежде в личности руководителей внутренней имперской политики. Его твердая, идейно обоснованная защита интересов православия и русского населения от агрессивных польских притязаний, религиозно-этнического и социального угнетения, создавало представление о нем как русском национальном лидере Северо-Западного края
[401].
Это был уникальный политический деятель, оказавший необычайное воздействие на умы современников. Действия графа Муравьева получили массовую политическую поддержку и со стороны патриотически настроенной образованной России, и со стороны крестьянского и мещанского населения региона
[402].
Об этом очень точно высказался в свое время известный историк М. О. Коялович на встрече с М. Н. Муравьевым, которая состоялась в Санкт-Петербурге 29 апреля 1864 г. Вот как писала об этом газета «Московские ведомости»: «Я приехал к вам, Михаил Николаевич, сказал г. Коялович, с несколькими западнорусскими братчиками, которые, случайно узнав о моем намерении быть у вас, пожелали вместе со мной порассказать вам наше общее сочувствие и благодарность за ваши подвиги.
Мы все здесь — братчики западно-русские. Нам особенно знакома и близка та часть вашей деятельности, когда вы рядом с печальной необходимостью сокрушать злую, тягостную польскую силу, живите, ставите на ноги западно-русский народ и помогаете ему идти к великому его историческому призванию, к восстановлению не только государственного, но и духовного единения с восточно-русским народом.
В этом случае вы с быстрым успехом и малыми жертвами исполняете заветную, вековую мысль всех лучших людей западной России, которые не раз пробовали осуществить ее и отчасти осуществляли, но с такими потрясениями и неудачами, о которых теперь немногие имеют понятие, но от которых да сохранит Бог западную Россию.
Лучшие русские люди ценят ваш великий подвиг, Михаил Николаевич, и окружают вас своим сочувствием. Но нам в особенности приятно видеть и засвидетельствовать, что вас понимает и ценит народ западной России даже за пределами вашего управления. Вас понимают и ценят семь миллионов западнорусского народа и лучшая часть литовского. Мы идем по голосу этого многомиллионного народа и очень счастливы, что можем и здесь — за пределами западной России — принести Вам, Михаил Николаевич, земной поклон и от себя лично и от западно-русской земли»
[403].
Во второй своей ипостаси М. Н. Муравьев представал перед российским обществом как талантливый реформатор, самоотверженный защитник интересов монархии, патриот, сумевший мужественно отстоять территориальную целостность Российской империи. Его имя стало символом авторитета, силы и достоинства российской власти, ее способности вести ответственную социально-экономическую и этнокультурную политику в интересах русского большинства на западных окраинах империи
[404].
