Однако М. Н. Муравьев весьма рационально использовал тот объем административной и военной власти, который был ему предоставлен императором для управления Северо-Западным краем в чрезвычайной ситуации вооруженного сепаратистского восстания. Решения, которые принимал он в условиях действовавшего военного положения, облекались в форму высочайших повелений, циркуляров и распоряжений, которые подлежали неукоснительному исполнению. Правовая база муравьевских реформ создавалась с помощью правового и административного нормотворчества.
Опираясь на предоставленную ему власть, главный начальник края в короткий срок осуществил реорганизацию административного аппарата, заменив политически нелояльных польских чиновников выходцами из центральной России. Позиции колониальной элиты в сфере управления краем были существенным образом ослаблены
[451]. Кадровое обновление административного аппарата православными русскими чиновниками позволило превратить его в эффективный инструмент реализации муравьевских реформ, ставших политическим ответом на вызов, брошенный восставшей колониальной элитой.
Мобилизующий эффект этого вызова усиливался тем, что повстанцы выступали под католическими знаменами, угрожая не только целостности Российской империи, но и существованию православия в Литве и Белоруссии. Память об унии, упразднённой в 1839 г., питала надежды литовских «комиссаров» польского жонда заполучить поддержку воссоединённого с православием крестьянства
[452]. Поэтому ответные действия М. Н. Муравьева, направленные на ускоренную интеграцию Северо-Западного края в состав Российской империи, были вполне адекватными угрозе, исходившей со стороны регионального польского сепаратизма.
При этом основная ставка делалась на возвращение православию его исторически главенствующего положения в крае и формирование русского самосознания православных белорусов и малороссов, которые являлись главной социальной опорой государства на западных окраинах империи.
М. Н. Муравьёв в категориях своей эпохи впервые заявил о необходимости формирования русского этнического самосознания в белорусской крестьянской среде как актуальной политической задаче российского правительства
[453].
В этот период белорусы и малороссы воспринимались как «русская народность», которая в силу различных исторических, политических и конфессиональных причин переживала кризис самоидентификации, вызванный частичной утратой этнического самосознания. В понимании М. Н. Муравьева, «восстановление и упрочение русской народности» означало организацию эффективной системы народного просвещения, способной дать населению осознание своей традиционной русской идентичности, имевшей особую историю и этнокультурные особенности. Достижение этой цели становилось возможным при условии преодоления глубокого культурного и образовательного неравенства, которое существовало между польской дворянской элитой и русским крестьянским большинством.
Для понимания проблем, которые предстояло решать новой русской администрации М. Н. Муравьева, следует обратить внимание на различия, существовавшие между «старыми» и «молодыми» народами Российской империи. «У первых существовали собственная дворянская элита и прочные традиции, как государственности, так и общей и языковой культуры (поляки, грузины, волжские и крымские татары, азербайджанцы и др.). Русские (великороссы) были „старой“ нацией со своим дворянством, высокой профессиональной культурой, литературным языком и, в отличие от других этносов империи, — со своим государством.
Вторые — из-за отсутствия собственной элиты, а нередко и средних городских слоёв обладали незавершённой социальной структурой; у них либо никогда не было своей государственности, либо она была разрушена в начале нового времени; они не располагали своим литературным языком и высоко развитой культурой. „Старые“ народы были дворянскими, „молодые“ — „крестьянскими“, над последними господствовали дворянские элиты другой национальности. В Российской империи к „молодым“ народам относилось большинство этнических групп — украинцы, белорусы, литовцы, эстонцы, латыши, финны, чуваши, якуты и др»
[454].
Политика «обрусения» в этих условиях означала, с одной стороны, усложнение условий для существования «старой» польской дворянской элиты, сохранившей свое доминирующее положение в крае. С другой, предоставление «молодому крестьянскому» народу, освобожденному от крепостной зависимости, реальных возможностей для экономического и социокультурного развития. Модернизация крестьянской жизни должна была начаться с усвоения основ образования и культуры «старой» дворянской русской нации и создания на этой основе собственной западнорусской интеллигенции.
Одним из важных условий, необходимых для изменения культурной дистанции, служившей характеристикой туземного колониализма, стали правительственные меры по ограничению доминирующего положения польской дворянской культуры с её высокоразвитым литературным языком. Для этого народное образование (светское и церковное) строилось на основе изучения русского и церковно-славянского языков. Русский в качестве языка обучения и преподавания не вытеснял белорусского наречия, но служил средством социальной мобильности белорусов как язык общеимперской и общерусской коммуникации, то есть выступал инструментом этнической и социальной модернизации белорусского населения.
Данное обстоятельство являлось особенно важным, так как белорусская крестьянская культура была устной. Образовательные реформы М. Н. Муравьева и его соратников — попечителей Виленского учебного округа — вводили эту устную традицию в пространство общерусской письменной культуры. В тоже время церковно-славянский язык стал изучаться как богослужебный язык Русской Православной церкви, который был необходим для понимания церковных служб
[455].
