Правительство разрешило издавать литературу на белорусском наречии, но использовать при этом кириллицу, а не латиницу, чтобы не допустить «полонизации» белорусского наречия и отрыва его от общерусского литературного языка и русской культуры. В условиях, когда на территории Северо-Западного края противостояли друг другу два главных проекта этнокультурного строительства — русский и польский, конкурентоспособным и социально престижным по отношению к польскому языку мог быть только русский. Он изучался и распространялся не только как государственный, но и как социально престижный язык высокой дворянской культуры
[456].
Реформы в области народного просвещения должны были стать убедительным ответом не только на вызов польского сепаратизма, но и практической реакцией на внешнеполитическое давление и традиционные обвинения России в культурной отсталости. Один из сотрудников М. Н. Муравьева писал в связи с этим: «Все иностранные газеты были наполнены возгласами и сожалениями о поляках, мужественно гибнущих за отечество; нас называли варварами и монголами и предлагали нам убраться подальше на Восток, где наше истинное призвание, и уступить место польской цивилизации»
[457].
Вооруженная попытка реализации польского имперского проекта по воссоединению «домашних» колоний — Северо-Западного и Юго-Западного края с «митрополией» — Царством Польским имела негативные последствия для судеб польского языка и польской культуры. Политический радикализм польской шляхты и части католического духовенства поставили перед Муравьевым вопрос о политической опасности, вытекающей из процессов полонизации непольских этнических групп Северо-Западного края и распространения польской культуры. Кроме того, практика уступок в области образования, культуры и веротерпимости, сделанных польской ирреденте накануне восстания, показала ему свою явную политическую ошибочность
[458].
Одна из главных политических целей, которую ставил перед собой М. Н. Муравьев, формулировалась как решительная борьба с «польской пропагандой». В этой связи польский язык оценивался как политически опасный инструмент этнокультурной ассимиляции непольского населения и развития в крае «чуждого» ему «польского элемента». Вопрос о судьбах польского языка оказался тесно связанным с принципиальным поворотом в региональной имперской политике, который осуществил М. Н. Муравьев.
В своей «Записке» от 14 мая 1864 г. виленский генерал-губернатор призвал правительство «сознать прежние ошибки в управлении Северо-Западным краем, признать его окончательно русским, составляющим древнее достояние России, постановив непременным правилом, чтобы в крае отнюдь не было допускаемо ни малейших признаков польской пропаганды и, приняв деятельные меры к подавлению пришлого польского элемента и к окончательному восстановлению русской народности, отнюдь не дозволяя уклоняться от принятой в сем отношении системы»
[459].
Новый политический курс предусматривал своеобразную культурную реконкисту, призванную с помощью административных мер оттеснить на периферию общественной жизни доминировавшую в крае социально престижную польскую культуру
[460]. Культурная реконкиста началась с принятия дискриминационных мер в отношении польского языка колониальной элиты края. Циркуляр, изданный М. Н. Муравьевым 21 марта 1864 г., запрещал его употребление во всех публичных местах, государственных и общественных учреждениях, на улицах, в гостиницах, буфетах, кондитерских, магазинах и тому подобных заведениях и в частных случаях, за исключением разговоров в домашнем и семейном быту
[461].
Затем, в марте 1864 г., последовало распоряжение главного начальника края о закрытии польских публичных библиотек. М. Н. Муравьев считал, что они служат целям «распространения в крае польского влияния и подавления здесь русской народности»
[462].
Следует отметить, что твердое убеждение М. Н. Муравьева в том, что край этот «искони русский и православный», основывалось на глубоком знании его истории, полученном от чтения трудов Н. М. Карамзина и Н. Н. Бантыш-Каменского. Опора на русскую историю края являлась одним из ведущих идейных мотивов его административной и политической деятельности
[463]. Муравьев считал необходимым вернуть краю его исторический русский облик, искаженный в результате длительной польско-католической экспансии и «нашего неумения распоряжаться»
[464].
Дело было не только в необходимости идейно-исторического и нравственного обоснования справедливости борьбы за Северо-Западный край против польских притязаний — идейных, культурных и военных. Нужно было ясное понимание целей политики в отношении главной опоры правительства в крае — православного духовенства и его паствы. При этом требовалось учитывать особенности сложившейся в крае этноконфессиональной ситуации.
