Чуть позже, 2 июня 1864 г., архиепископ Полоцкий и Витебский Василий (Лужинский) также издал предписание духовенству своей епархии. В нем говорилось, чтобы священнослужители в беседах с народом «непрестанно наставляли и вразумляли его в непреложной истине, что его предки вечно были русскими, что хотя, по допущению Божию, и подпали некогда под тяжкий гнет правительства польского, не переставали, однако ж, быть истинно русскими, что все белорусцы действительно по происхождению и языку коренные русские и что разве одни только исконные враги русских наций — поляки — могут сказать и внушить противное сему, ища по своим видам и целям погибели белорусцев в будущем».
На этом основании архиепископ Василий предписывал, чтобы приходское духовенство со своими семьями и монашествующие Полоцкой епархии «для успешнейшего достижения высокой цели благотворного преобразования белорусского народа, все сами возненавидели польский в нашем крае язык и все польское и поставили священным долгом себе никогда не говорить по-польски и изгнать вон и язык польский, и все польское»
[471].
Польский язык стал объектом жестких ограничительных мер, вызванных реакцией правительства и православной иерархии на открытую политическую враждебность, проявленную радикально настроенной частью польской элиты в ирредентизме и сепаратистском восстании. При этом учитывался и опыт демонстративно вызывающего поведения этой элиты, который выражался, по словам А. Н. Мосолова, «в неуважении всякой русской власти, в презрении к русскому языку, к литературе и науке, в подавлении среди крестьянского населения всех коренных его русских начал, и в непременном ополячении масс»
[472].
В письме к митрополиту Иосифу М. Н. Муравьев предлагал лиц, совращающих прихожан к посещению костелов и употреблению молитвенников, облагать штрафом в 25–50 рублей, а на посетителей костелов оказывать воздействие духовное и только после троекратного обличения и упорства доносить гражданской власти. Другим епархиальным архиереям Северо-Западного края Муравьев писал более решительно, прося сделать немедленное распоряжение, чтобы приходские священники запретили своей пастве посещать костелы и слушать там проповеди, а предлагали бы проповеди в своих церквах
[473].
Не менее важным, чем запреты укоренившихся инославных традиций и участия в католических обрядах, М. Н. Муравьев считал утверждение в среде воссоединенных православных края религиозной символики, традиционно принятой в Русской Православной церкви. Русских чиновников, приезжавших из центральной России, смущало, что воссоединенные православные, по укоренившемуся униатскому обычаю, не носят наперсных крестов. Поэтому М. Н. Муравьев с помощью духовенства решил привить принятый в Русской церкви обычай носить наперсные кресты и в Северо-Западном крае. С этой целью из сумм, взысканных с помещиков и шляхты в форме контрибуций, им было выделено 5000 рублей на приобретение 500 тыс. крестиков, выполненных из меди и латуни на московских фабриках. Крестики, изготовленные по рисунку академика Солнцева, были приобретены с помощью П. Н. Батюшкова для бесплатной раздачи народу.
В свою очередь, государыня императрица Мария Александровна пожертвовала 1000 серебряных крестиков с тем, чтобы они были возложены на первого крещаемого младенца в каждом приходе. Кроме того, благодаря стараниям П. Н. Батюшкова, великая княгиня Александра Петровна пожертвовала 10 000 крестиков, и купец Комиссаров прислал их 1 миллион. После торжественного освящения крестиков в праздник они возлагались на присутствующих прихожан
[474]. При этом священники объясняли значение ношения крестиков для христианина. Таким образом, благодаря стараниям М. Н. Муравьева, почти все православные Северо-Западного края начали носить наперсные кресты
[475].
Политика «обрусения», осуществляемая в соответствии с положениями «Записки» от 14 мая 1864 г. и решениями Западного комитета меняла установившуюся в крае иерархию и содержание культурных различий, характеризовавших специфику колониальных отношений туземного типа. Подавление восстания и вторичное освобождение крестьян, упразднившие практику колониального угнетения и эксплуатации, создали решающие политические и социально-экономические условия для осуществления деколонизации края. Сложилась ситуация, в которой вопросы культуры приобретали политическое измерение, так как культурную дистанцию, возникшую между польско-католической элитой и западнорусским крестьянством, предстояло изменить, используя приоритеты качественно иного порядка.
События восстания сформировали такие отношения между сословиями, что существовавшая между ними культурная дистанция стала рассматриваться правительством как сфера политической безопасности Российского государства. В понимании М. Н. Муравьева государственные интересы России требовали максимально увеличить экономический и культурный разрыв между преданным России белорусским крестьянством и политически неблагонадежным польским дворянством. Достигнутое Муравьевым политическое признание края «русским» давало правительству основание считать регион неотъемлемой частью России и проводить принципиально иную социально-экономическую и культурную политику. В результате проведенных муравьевских реформ культурная дистанция, существовавшая между сословиями, изменила свою конфигурацию благодаря преобразующим усилиям властной стороны.
Административные решения М. Н. Муравьева открывали простор для конструирования новой иерархии культурных приоритетов для «русской народности» Северо-Западного края. Теперь требовалось дистанцироваться от пришлой культуры угнетателей и усваивать этнически родственную культуру единоверных освободителей. В этой связи русская культура и образование стали рассматриваться Муравьевым не только как средство освобождения «русской народности» от влияния чуждой ему польско-католической культуры, но и как инструмент обеспечения безопасности Российского государства на западных рубежах.
В его понимании, освобождение крестьян от крепостной эксплуатации должно было повлечь за собой упразднение культурно-униатского наследия, продолжавшего влиять на обычаи и поведение православного духовенства и мирян. В этой связи и возникла необходимость в проведении культурной реконкисты, призванной вытеснить из светской и церковной среды многолетние результаты воздействия «польской пропаганды».
Под польской «пропагандой» М. Н. Муравьев понимал не только язык и идеологию польского сепаратизма, но и доминирование в крае польской культуры и науки, прежде всего, исторической. Поэтому одним из направлений политики «обрусения» края стало формирование интереса к изучению истории и культуры России и Северо-Западного края.
