Об этом, в частности, писал предводитель дворянства Минской губернии А. Д. Лаппа в записке министру народного просвещения А. В. Головнину: «Так как народное образование составляет краеугольный камень материального и умственного развития нашего края, то мы (дворяне), наравне с правительством, чувствуя всю важность предстоящей задачи, как старшие братья нашего народонаселения, понимаем предстоящие нам обязанности; не только мы должны пособлять открытию народных училищ, не только должны употреблять все усилия вывести меньших наших братьев из тьмы невежества, но даже мы должны будем в начале принуждать их принимать науку».
По мнению минского предводителя дворянства, роль государства в этом вопросе должна была сводиться лишь к праву поощрения учителей, добившихся успехов на ниве народного просвещения. Организацию же и содержание учебно-воспитательного процесса следовало передать в ведение упомянутых «старших братьев» — польских помещиков. В заключение записки Лаппа предлагал министру обратиться к монарху с просьбой «предоставить дворянству совершенную свободу в воспитании народа»
[491]. Государство, в этом случае, должно было устраниться от процесса обучения и воспитания крестьян, которые освобождались им от крепостной зависимости.
Что же касается языка преподавания в будущих школах для крестьян, то по этому поводу предельно точно высказался граф А. Чапский: «В училищах народных и низших классах гимназий, главная цель которых — развить первые силы ребенка и влить в него самые основания наук наилегчайшим по возможности способом — там при изложении наук должен быть употреблен язык местный и, тем более, что таким языком в Литве есть повсюду польский язык, родственный российскому, богатый в своем составе и высоко обработанный в формах, желать упадка которого в здешнем крае никак не должны наши братья»
[492].
Не ограничиваясь обращениями к министерству народного просвещения, польское дворянство и римско-католическое духовенство начали открывать в помещичьих имениях и при костелах народные школы. Преподавание в этих школах шло на польском языке. Там же обучались и дети православного вероисповедания, которых учили католическому катехизису и молитвам
[493].
Как отмечал А. В. Белецкий: «Под воздействием дворянства и духовенства польский характер стало приобретать и образование, которое получали обучавшиеся в приходских училищах и училищах министерства государственных имуществ. В приходских училищах учителями состояли почти исключительно поляки. … А учителя поляки, особенно при тогдашнем настроении польского общества в крае, не могли не поддерживать в школах польского языка, польских воззрений, польского духа. … Что в этих училищах преподавался в описываемое время и польский язык, это факт, не подлежащий сомнению»
[494].
Просветительская активность польского дворянства не могла не обратить на себя внимание правительства, которое с настороженностью отнеслось к этой помещичьей инициативе. «Повсеместно замечена внезапная заботливость об устройстве народных школ, где преподавался бы польский язык, и министерство внутренних дел нашлось вынужденным весной сего года (1862 г. — А.Б.) обратить на эти попытки внимание местных начальств в Северо-Западном крае»
[495].
Следует отметить, что генерал-губернатор В. И. Назимов к этому времени уже не испытывал иллюзий по поводу истинных целей, которые преследовали обращения польских дворян об открытии народных школ для крестьянского сословия. То, что за этими просьбами кроются отнюдь не бескорыстные заботы о просвещении бывших крепостных, осознавалось им достаточно ясно.
Вот что писал Назимов по поводу записки предводителя дворянства Минской губернии: «Я убежден, что предложение, сделанное в лице Лаппы дворянством Минской губернии, есть ничто иное, как попытка, не удастся ли, обманув бдительность правительства и рассчитывая на его близорукую доверчивость, выхлопотать у него облеченную в законную форму привилегию на свободное распространение в крае польской пропаганды, посредством которой оно могло бы впоследствии, опираясь на повсеместное укоренение польского языка и образование простого народа в духе своих тенденций, с большей законностью заявить права на этот народ»
[496].
По мнению генерал-губернатора, для того, чтобы воспрепятствовать политическим целям польского дворянства, государству следовало предпринять решительные меры «к скорейшему разрешению крестьянского вопроса», и к организации в крае как можно большего числа народных школ. С развитием народного просвещения Назимов связывал надежды на «нравственное возрождение» крестьянского населения, освобождение его из-под нравственного гнета «польского элемента»
[497]. В декабре 1862 г. генерал-губернатор распорядился о закрытии сельских школ, учрежденных «без ведома и разрешения училищного начальства».
С прибытием в Вильно генерал-губернатора М. Н. Муравьева ситуация с положением начальных училищ коренным образом изменилась. Силы, прежде оказывавшие сопротивление распространению русских школ (мировые посредники-поляки, польские помещики и зависящие от них волостные власти), утратили свое влияние на просвещение крестьян. Неизменная поддержка, которую М. Н. Муравьев оказывал крестьянской школе Северо-Западного края, привела к тому, что к началу 1864 г. в виленском учебном округе насчитывалось 389 народных училищ
[498].
В это же время были предприняты решительные меры по пресечению незаконных попыток польских помещиков и ксендзов совершать обучение крестьян-католиков польской грамоте, а православных крестьян — римско-католическому катехизису. На основании циркуляра, изданного М. Н. Муравьевым 1 января 1864 г., лица, виновные в указанных проступках, облагались штрафами в размере от 100 до 600 рублей
[499].
