«Не верь фортуне, она изменчива. Еще недавно меня боялись львы, а теперь я сам дрожу при виде лисы. Какой позор! Достойный человек вынужден просить о милосердии негодяя!»
Добравшись до суда, Мус-хафи сел в углу зала, не выразив почтения никому из судей. Визирь Ибн-Джабир, прихлебатель Ибн-Аби Амира, заметив это, воскликнул:
– Неужели ты настолько плохо воспитан, что тебе неведомы даже простейшие правила приличия?
Мус-хафи все время молчал, однако на слова Ибн-Джабира ответил:
– Это тебе неведомо уважение. Ты ответил на мои благодеяния черной неблагодарностью и смеешь упрекать меня в неуважении?
Несколько обескураженный этими словами, Ибн-Джабир быстро пришел в себя и закричал:
– Ты лжешь! Какие благодеяния ты мне оказал? – И чтобы не молчать, стал заново перечислять жалобы на заключенного.
Когда поток красноречия иссяк, Мус-хафи ответил:
– Мне не нужна твоя благодарность за дела, подобные этим. Это правда, что, когда ты растратил доверенные тебе средства и покойный халиф – да упокоится его душа с миром – велел отрубить тебе руку, я получил для тебя прощение.
Ибн-Джабир тут же поклялся, что это обвинение – наглая ложь.
– Призываю всех, кому ведомо это дело, – с негодованием воскликнул старик, – сказать, правду я говорю или нет!
– Да, – вмешался визирь Ибн-Ияш, – правда в твоих словах есть. Но в создавшихся обстоятельствах тебе лучше не ворошить прошлое.
– Наверное, ты прав, – ответил Мус-хафи, – но я утратил выдержку с этим человеком и сказал, что думаю.
Другой визирь, Ибн-Джавар, слушал этот спор со все возрастающим отвращением. Хотя он не испытывал любви к Мус-хафи и согласился на его падение, он знал, что уважение следует проявлять даже к врагу, тем более к павшему врагу. И он обратился к Ибн-Джабиру властным тоном, право на который ему дала долгая служба и древнее имя – почти такое же древнее и славное, как у самого халифа. Он сказал:
– Разве ты не знаешь, Ибн-Джабир, что те, кто впал в немилость монарха, не могут приветствовать видных государственных чиновников? Причина проста: если чиновники ответят на приветствие, они не выполнят свой долг перед султаном, а если не ответят – они не выполнят свой долг перед небесами. Опозоренный человек не должен никого приветствовать, и Мус-хафи это хорошо известно.
Придя в замешательство, Ибн-Джабир замолчал, а в давно потухших глазах Мус-хафи появилась искорка веселья.
Начался допрос заключенного. Против него выдвигались все новые обвинения, чтобы наложить на него новые штрафы, и, наконец, он воскликнул:
– Клянусь всем святым, у меня не осталось ничего! Вы можете разрезать меня на части, но не получите больше ни одной монеты.
Ему поверили и вернули в тюрьму.
После этого Мус-хафи попеременно находился то на воле, то на свободе, но всегда бедствовал. Ибн-Аби Амир, похоже, получал некое извращенное удовольствие, мучая его. Непримиримую ненависть, которую он испытывал к этому простому и ставшему совершенно безобидным человеку, трудно объяснить. Можно лишь предположить, что Ибн-Аби Амир так и не смог забыть бессмысленное и бесполезное преступление – убийство принца Мугира, которое Мус-хафи заставил его совершить.
Как бы то ни было, Ибн-Аби Амир всегда брал Мус-хафи с собой, куда бы ни отправлялся, нисколько не заботясь о его потребностях. Один из секретарей рассказал, что во время одной из кампаний видел Мус-хафи, лежащего рядом с шатром хозяина и поглощающего отвратительную смесь из какой-то пищи и воды – лучшее, что смог раздобыть для него его сын Осман. Горе и жгучее отчаяние опустошили его. Теперь он слагал мелодичные и красивые стихи. Хотя он говорил стражнику, что жаждет смерти, но продолжал цепляться за жизнь. Пока он был у власти, его покинули прозорливость и энергия, а теперь его покинуло достоинство. Чтобы умилостивить лиса, он был готов унижаться. Однажды он попросил Ибн-Аби Амира доверить ему обучение его детей. Но Ибн-Аби Амир заподозрил ловушку. «Он хочет повредить моей репутации и намекает, что я простак. В прошлом меня многие видели у дверей его дворца. Теперь, чтобы напомнить всем об этом, он хочет, чтобы его видели в моем дворе».
В течение пяти лет Мус-хафи продолжал жить в нищете и лишениях. Но потом, поскольку он, невзирая на годы и несчастья, цеплялся за жизнь, его умертвили – или удавили, или отравили, по этому поводу арабские хронисты не сходятся.
Ибн-Аби Амир, узнав, что его прежнего соперника больше нет, послал двух чиновников, чтобы устроить похороны. Один из них, его секретарь по имени Мухаммед ибн Исмаил, описал сцену: «На теле не было никаких признаков насилия. Оно лежало, накрытое плащом одного из тюремщиков. Человек, за которым послал мой коллега Мухаммед ибн Маслама, обмыл тело (я рассказываю все, как было), уложив его на старую дверь, упавшую с петель. Мы отнесли носилки к могиле. За нами шел только имам из мечети, которого мы попросили помолиться над умершим. Ни один из прохожих не взглянул на усопшего. Это был урок, который я накрепко запомнил. Однажды, когда сила Мус-хафи была в самом расцвете, я хотел лично передать ему петицию. Я ждал на улице, по которой он обычно ездил. Но его свита оказалась столь многочисленной, а улица была так забита людьми, желавшими увидеть и поприветствовать всесильного чиновника, что я не смог, как ни старался, к нему пробиться и был вынужден отдать петицию одному из секретарей, который ехал рядом с кавалькадой специально для сбора подобных документов. После похорон я сравнил эту сцену с той, в которой только что участвовал, и меня охватили мысли об изменчивости фортуны. Я опечалился и предался меланхолии».
Глава 9
Альманзор
День, который стал свидетелем смещения и ареста Мус-хафи, также видел повышение Ибн-Ами Амира до ранга хаджиба. После этого он делил верховную власть со своим тестем, причем его сила была так велика, что даже пытаться противостоять ей было бы безумием. Тем не менее без противостояния не обошлось. Партия, желавшая возложить корону на другую голову, а вовсе не на голову маленького сына Хакама II, движущей силой которой являлся Джаудхар, все еще существовала, о чем говорили веселые песенки, которые люди распевали на улицах Кордовы, не обращая внимания на полицию. Ибн-Аби Амир не выносил даже самых тонких намеков на слишком большую близость между собой и султаншей. Он приказал казнить юную девушку, хозяин которой, рассчитывая продать ее Ибн-Аби Амиру, научил ее скабрезной песенке об Авроре. Тем не менее непристойные стихи читали на улицах:
«Конец света близок. Грядут разрушения, мерзость повсюду. Халиф – сопляк, а его шлюха мать меняет любовников». (Согласно распространенному мнению, другим любовником Авроры был кади Ибн ас-Салим.)
Те, кто писал сатирические памфлеты на двор, сильно рисковали. Но Джаудхар зашел еще дальше. В союзе с Абд аль-Маликом ибн Мундиром, главой апелляционного суда, он устроил заговор, целью которого было убийство юного халифа и передача трона другому внуку Абд-ер-Рахмана III – Абд-ер-Рахману ибн Обайдаллаху. В заговоре участвовали несколько кади, теологов и литераторов, среди которых можно назвать талантливого поэта Рамади. На Ибн-Аби Амира у Рамади был большой зуб, потому что он был другом Мус-хафи и сохранил ему преданность даже когда удача от него отвернулась. Жажда мести сжигала поэта, и он написал много язвительных стихов, направленных против хаджиба.
