Нам ничего не известно о чувствах Хабибы к ее воздыхателю, поскольку арабские авторы оставили нам лишь намек на эту историю, воспламеняющую воображение. Представляется, что прекрасная Хабиба не была так уж бесчувственна к преклонению принца. Однажды встретив его, она опустила глаза перед его горящим взором и, смутившись, не ответила на его приветствие. Абд-ер-Рахман ошибочно принял ее робость за холодность и написал такие стихи:
«Приветствие той, которая не нашла для меня даже слова! Приветствие прекрасной газели, взгляды которой, словно стрелы, пронзили мое сердце. Ничто не в силах успокоить смятение моих чувств. Разве не знаешь ты, чье имя так благозвучно, что я люблю тебя бесконечно и стану для тебя самым преданным в мире возлюбленным».
Представляется, однако, что Абд-ер-Рахман так и не получил руку Хабибы. Он, как правило, не был удачлив в своих амурных похождениях. Это правда, что другая дама не осталась равнодушной к его чарам, но она не сдержала данное ему слово, о чем свидетельствуют следующие строки:
«Ах, как томительны часы с тех пор, как ты предпочла моего соперника! О, грациозная газель, нарушительница клятв, неверная сумасбродка, неужели ты забыла ночи, проведенные вместе со мной среди роз? Мы были близки, как жемчужины на ожерелье, наши тела переплелись, как ветви дерева, нас было двое, но мы слились воедино, а звезды смотрели на нас с голубого небосвода».
У юного Абд-ер-Рахмана был друг, похожий на него по нраву и склонностям. Это Ибн-Хазм, его хаджиб. Предки Ибн-Хазма, которые жили в провинции Ньебла, были христианами, пока его прадед Хазм не принял ислам. Стыдившийся своего происхождения и желавший его скрыть, Хазм отрекся от своих предков. Отец Али Ахмад (который был визирем при Альманзоре) показал ему пример. Заявив, что происходит от персидского вольноотпущенника Язида, брата первого халифа Омейядов Муавии, он выражал глубочайшее презрение к религии своих предков.
«Человеческие суеверия, – писал Ибн-Хазм в своей книге о религиях и сектах, – не должны нас удивлять. Самые многочисленные и цивилизованные нации являются их рабами. Возьмем, к примеру, христиан. Их так много, что один только Бог может их сосчитать; у них есть знаменитые философы и здравомыслящие принцы. Тем не менее они верят, что один есть три, а три – один; что один из трех это отец, другой – сын и третий – дух, что отец есть сын и что он не сын, что человек – Бог и что он не Бог, что Мессия во всех отношениях Бог, и все же он не то же самое, что Бог, что он существовал вечно и все же был сотворен. Их секта, известная под названием якобитов, насчитывающая сотни тысяч членов, даже верит, что Творец был распят и убит и целых три дня вселенная была без правителя».
Этот сарказм не скептика, а благочестивого мусульманина. В религии Ибн-Хазм был последователем доктрин захиритов, секты, которая твердо придерживалась священного текста и принимала решения по простой аналогии – иными словами, считала использование человеческого разума в трактовке канона порождением зла. В политике Ибн-Хазм поддерживал законную династию, ярым сторонником которой стал из-за своей фальшивой родословной. У Омейядов не было более верного и ретивого сторонника. Когда их дело казалось погибшим, когда Али ибн Хаммуд занял трон и даже Хайран, глава славян, ему подчинился, Ибн-Хазм был одним из тех, кто сохранил смелость. Окруженный врагами и шпионами, он тем не менее продолжал плести интриги и устраивать заговоры. Будучи энтузиастом, он считал осторожность трусостью. Хайран разоблачил его действия и, бросив его в тюрьму на несколько месяцев, чтобы охладить неуместный пыл, отправил его в ссылку. Тогда Ибн-Хазм воспользовался гостеприимством правителя Асналькасара, что недалеко от Севильи, и находился там, когда стало известно, что Омейяда Абд-ер-Рахмана IV провозгласили халифом в Валенсии. Ибн-Хазм немедленно отправился к нему, чтобы предложить свои услуги, и храбро сражался в битве, которую Муртада проиграл из-за предательства мнимых друзей. Потом он попал в руки победивших берберов и некоторое время провел в плену.
Ибн-Хазма впоследствии объявили самым ученым человеком своего времени и самым плодовитым испанским писателем. Но вначале он был, прежде всего, поэтом – самым элегантным поэтом мусульманской Испании. Он еще не успел лишиться иллюзий, поскольку был всего на восемь лет старше своего молодого суверена. И у него тоже был роман – очень простой, но он описал его так откровенно, безыскусно и одновременно с таким обаянием, что мы не можем не привести в этой книге его рассказ. При этом мы постарались опустить особенно надуманные метафоры, украшения и мишуру, которые в глазах араба придают тексту изысканность, но более сдержанному западному читателю представляются неуместными.
«В доме моего отца жила дама, которая выросла под его крышей. В возрасте шестнадцати лет она отличалась несравненной красотой, умом, скромностью и добротой. Шутки и лесть утомляли ее. Она мало говорила. Никто не смел за ней ухаживать, но ее красота овладела каждым сердцем. Гордая и скупая на знаки благосклонности, она была соблазнительнее самой изощренной кокетки. Сдержанная и не склонная к фривольным развлечениям, она в совершенстве владела лютней.
Я был очень молод в те дни, и все мои мысли были только о ней. Иногда я слышал, как она говорила, но только когда другие были рядом, и в течение двух лет я искал возможности поговорить с ней наедине. Однажды зрелище вроде тех, что часто устраиваются во дворцах сильных мира сего, было в нашем доме, и на него пригласили всех женщин нашей семьи, а также вольноотпущенников и других зависимых от нас людей. Проведя часть дня во дворце, дамы проследовали в бельведер, откуда открывался великолепный вид на Кордову и окрестности. Они расположились так, чтобы садовые деревья не загораживали им обзор. Я присоединился к ним и подошел туда, где стояла она. Увы, она, заметив меня рядом, перешла на другое место, откуда тоже был хороший обзор. Я последовал за ней. Она снова ускользнула. Она хорошо знала, какие чувства я к ней испытываю. Ведь женщины имеют больше опыта в распознавании любви, которую к ним испытывает мужчина, чем бедуин в отыскании следов в пустыне ночью. К счастью, другие дамы ничего не заподозрили – они были слишком заняты выбором места, откуда открывался самый лучший вид, чтобы обращать внимание на меня. Затем компания спустилась в сад, и те, кто обладал привилегией возраста и положения, попросили владычицу моего сердца спеть. Она взяла лютню, настроила ее со скромностью, которая в моих словах удвоила ее достоинства, и спела стихи Аббаса, сына Ахнафа.
«У меня нет других мыслей – только о моем солнце, гибкой прелестной девушке, которую я заметил, исчезнувшей за темными стенами дворца. Она человек или тень? Она больше чем просто женщина. У нее есть вся красота, но в то же время она лишена хитрости и коварства jinni. Ее лицо – жемчужина, ее фигура – роскошный нарцисс, ее дыхание – благовоние, она излучает чистый свет. Одетая в янтарное платье, шествующая с немыслимой грацией, она может наступать даже на самые хрупкие вещи и не разбить их».
Пока она пела эту песню, она перебирала струны не лютни, а моей души. Я никогда не забуду тот день. Даже на смертном одре я буду его вспоминать. С тех пор мне ни разу не приходилось слышать столь чудный голос.
