Мутадид устроил для них роскошный прием и, согласно обычаю, предложил им вместе с главными членами свиты посетить баню. Но под каким-то предлогом попросил Муаза остаться с ним.
Шестьдесят берберов направились в здание, указанное принцем. Освободившись от одежды в вестибюле, они вошли в главный зал. Он, как водится в мусульманских странах, был построен из камня, увенчанного куполом с узкими окошками матового стекла. Ванны были из мрамора, а трубы, соединенные с печью и пронзавшие стены, поддерживали высокую температуру во всем помещении.
Наслаждаясь купанием, берберы слышали странные звуки – похоже, где-то работали каменщики, но они не обратили на это внимания. Прошло некоторое время, жар показался им слишком сильным, и они попытались открыть дверь. Но ее не оказалось. Дверной проем, как и все прочие отверстия, были заложены камнями. И все находившиеся в бане погибли от удушья. Кстати, подобным способом избавился от неугодных ему евнухов и стражников один из Аглабидов.
Муаз долго ждал возвращения своих соотечественников и, в конце концов, почувствовал неладное и рискнул спросить аль-Мутадида, что их так задержало. Тот сказал ему правду. Заметив ужас, исказивший лицо молодого человека, он добавил:
– Ничего не бойся. Твои соотечественники заслужили смерти, поскольку замыслили убить меня. Я не спал, все слышал и никогда не забуду твоих благородных слов. Тебе я обязан жизнью. Выбирай: ты можешь остаться здесь и разделить со мной мое богатство, или вернуться в Ронду, куда тебя проводят с богатыми дарами.
– Увы, господин, – ответил Муаз тоном глубочайшего уныния. – Как же я могу вернуться в Ронду, где все будет напоминать мне о потере?
– Значит, ты останешься в Севилье, – сказал принц, – и, будь уверен, у тебя не будет поводов жаловаться. – Обратившись к одному из своих людей, он отдал приказ: – Проследи, чтобы для Муаза немедленно подготовили дворец. Пусть туда отправят тысячу золотых монет, десять коней, тридцать женщин и десять рабов. – Он снова обернулся к Муазу: – А еще ты будешь получать содержание в размере двенадцати тысяч дукатов в год.
С тех пор Муаз поселился в Севилье, где жил, окруженный королевской роскошью. Аль-Мутадид каждый день посылал ему дорогие подарки, назначил на командную должность в армии Севильи, и в дальнейшем, когда он советовался с визирями по тем или иным вопросам, почетное место среди них всегда занимал его спаситель.
Сложив головы берберских правителей в мрачный сундук, служивший усладой его взгляду, аль-Мутадид послал войска захватить Морон, Аркос, Херес, Ронду и другие города. С помощью арабского населения и предателей, продавшихся аль-Мутадиду, армия легко выполнила свою задачу. Захват Ронды, где преемником отца стал Абу Наср, представлялся самым трудным делом, потому что город располагался на крутой горе, и местность вокруг считалась непроходимой. Но городские арабы массово восстали против берберов и убили их всех без разбора. Сам Абу Наср погиб, когда пытался бежать: забираясь на стену, он поскользнулся и упал в глубокое ущелье. Основные факты изложены Ибн-Бассамом, который, однако, делает две или три ошибки. Нувайри указывает Кармону вместо Ронды.
Захват Ронды чрезвычайно обрадовал принца Севильи, и он сразу же велел приступить к работе по укреплению города. После завершения строительства новых фортификационных сооружений он лично проинспектировал их, остался очень доволен и в порыве гордости написал такие строчки:
«О, Ронда, прекраснейшая из драгоценностей моего королевства, еще никогда ты не была такой сильной! Мечи и копья моих храбрых воинов завоевали тебя для меня. Теперь на меня смотрят твои жители, как на господина и защитника. Да продлит Бог мои дни, ведь тогда дни моих противников станут короче. Я никогда не перестану вести борьбу с ними – это мне необходимо как воздух. Я предал мечу целые армии. Головы моих врагов, надетые на канат, словно жемчужины, висят, как ожерелье, на воротах моего дворца».
Глава 7
Аль-Мутадид
(Продолжение)
Пока Мутадид, окрыленный успехом, ликовал, Бадис все больше тревожился. Услышав об ужасной судьбе берберской верхушки, он от горя и ярости стал рвать на себе одежды. Потом, когда стало известно, что взрыв патриотического негодования заставил все арабское население Ронды восстать против своих угнетателей и стали их убивать, его охватили самые дурные предчувствия. Разве мог он быть уверен, что его собственные арабские подданные уже не сговорились с Аббадидами и не плетут интриги против его трона и жизни? Страх преследовал его день и ночь, доводя до безумия. Иногда, охваченный яростью, он начинал выкрикивать проклятия в адрес всего мира. В другое время он оказывался во власти страха и дурных предчувствий. Тогда он, мрачный и угрюмый, бродил по дворцу, шарахаясь от каждой тени. А тут еще – вот уж точно дурной знак – у Бадиса пропала тяга к вину.
Он втайне вынашивал ужасный план. Пока в его владениях живут арабы, он не мог чувствовать себя в безопасности ни одной минуты. Поэтому он считал, что благоразумие требует их истребить. Задуманное деяние он наметил на пятницу, когда все соберутся в мечети. Но поскольку Бадис не делал ничего, не посоветовавшись с хаджибом, он рассказал о своем плане Самуэлю, добавив, что он все равно его выполнит, одобрит его визирь или нет. Еврею план, разумеется, пришелся не по душе, и он честно попытался отговорить принца, моля его подумать о возможных последствиях.
– Предположим, – говорил он, – все прошло как тебе хотелось бы и ты уничтожил всех арабов, невзирая на опасность такой попытки. Неужели ты думаешь, что арабы, живущие в других уголках Испании, проигнорируют несчастье, случившееся с их соотечественниками? По-твоему, они спокойно останутся в своих домах? Определенно нет. Они разъярятся и возьмутся за оружие. А ведь им нет числа. Я вижу врагов, бесчисленных, как морские волны, набегающими на тебя, их мечи сверкают над твоей головой.
Но только Бадис оставался глух к осторожности и здравому смыслу. Он велел Самуэлю хранить тайну и начал приготовления, приказав, чтобы в пятницу войска вооружились, поскольку будет проведен смотр.
Самуэль тем временем не сидел сложа руки. Через некоторых знакомых ему женщин он предупредил самых важных арабов, чтобы те в пятницу не ходили в мечеть, а спрятались. Теперь арабы были настороже, и в пятницу в мечети собралось лишь несколько плебеев. Придя в ярость, Бадис призвал к себе Самуэля и обрушил на него град упреков: из-за него провалился его чудесный план. Визирь отверг свою причастность к провалу, сказав:
– Очень просто объяснить, почему арабы не собрались на молитву. В мирное время без всякой видимой причины ты вооружил войска. Это не могло не вызвать подозрения. Вместо того чтобы злиться, ты бы лучше поблагодарил Бога: арабы догадались о твоих намерениях и могли выступить против тебя, но они не сделали этого. Подумай спокойно, господин. Придет время, и ты согласишься со мной. Иначе и быть не может.
Какое-то время Бадис продолжал упрямиться, но в конце концов согласился с доводами Самуэля и признал, что был не прав. Он отказался от идеи уничтожения всех арабов. Но по настойчивым просьбам беженцев из Морона, Аркоса, Хереса и Ронды, нашедших убежище в Гранаде, он решил покарать коварных врагов своей расы и вторгся на севильскую территорию во главе своего войска, к которому присоединились также и беженцы. Подробности военных действий до нас не дошли. Есть основания полагать, что это была кровопролитная борьба. Африканцы горели желанием отомстить за смерть своих соотечественников, а жители Гранады были для арабов объектом более острой ненависти, чем другие берберы. Их считали нечестивыми, врагами ислама, потому что у них был визирь – еврей. «Своим мечом ты бьешь людей, которые ничем не лучше евреев, хотя и называют себя берберами», – утверждали севильские поэты, прославляя победы аль-Мутадида. В глазах севильцев война против Гранады была джихадом, и они сопротивлялись так упорно, что нападавшие были отбиты. Беженцам оставалось только посочувствовать: домой им запретил возвращаться аль-Мутадид, а оставаться в Гранаде – Бадис. Поэтому они были вынуждены переправляться через пролив, чтобы как-то выжить. Они высадились в районе Сеуты, но Сакот, правивший в этом городе, не пожелал иметь с ними ничего общего. Отвергаемые всеми, в то время как в Африке свирепствовал голод, они почти все погибли.
