Возможно, впервые неистовый дух и железная воля этого человека оказались сломленными. Казавшееся неуязвимым сердце получило рану, которую время могло постепенно вылечить, но шрам от нее сохранится навсегда. На какое-то время он оставил республику Кордова в покое, которой оставалось только удивляться и радоваться неожиданной передышке, и отказался от своих масштабных проектов. Однако они медленно, но верно возрождались, и, в конце концов, Малага оказалась в центре его честолюбивых планов.
Пробыв много лет рабами тирании Бадиса, арабы Малаги ежедневно и ежечасно проклинали своего угнетателя, и принц Севильи в их глазах мог стать освободителем. Он знали, что он тоже тиран, но из двух зол они предпочли то, что относится к их собственной расе. Они договорились с аль-Мутадидом и организовали заговор. Бадис способствовал выполнению их планов своей беспечностью. Он непрерывно пил и лишь очень редко вспоминал о государственных делах. В назначенный день началось всеобщее восстание в столице и двадцати пяти крепостях, и одновременно севильские войска под командованием аль-Мутамида, сына аль-Мутадида, пересекли границу, чтобы помочь повстанцам. Застигнутые врасплох берберы были убиты. Те, которым удалось спастись, были обязаны своим спасением исключительно собственному проворству. Меньше чем за неделю все государство было в руках принца Севильи. Замок Малага с негритянским гарнизоном был единственным укрепленным пунктом, который еще не сдался. Отлично укрепленный и расположенный на вершине горы, он мог держаться неопределенно долгое время. Существовало опасение, что Бадис может выиграть из-за задержки и придет на помощь осажденным. Таким, по крайней мере, было мнение лидеров восстания. Они посоветовали аль-Мутамиду активизировать осаду, проявить настойчивость и не доверять безоговорочно берберам, составлявшим большую часть его армии. Совет был благоразумный, однако аль-Мутамид им пренебрег. Праздный и не подозревающий ничего дурного, он позволил себе наслаждаться популярностью у населения, очарованного его дружелюбием, и предпочитал слушать берберов, которые, тайно симпатизируя Бадису и даже не думая хранить верность к своему командиру, заверяли его, что замок вот-вот капитулирует. Другие солдаты, не подозревая об опасности, утратили бдительность и занимались своими делами.
Эта беспечность оказалась роковой. Негры замка нашли способ связаться с Бадисом и сообщить ему, что севильскую армию легко застать врасплох. И войска Гранады вышли на марш. Они перешли горы тайно и быстро и вошли в Малагу раньше, чем аль-Мутамид что-то заподозрил. Солдатам Гранады даже не пришлось воевать. Им оставалось только перерезать глотки невооруженным и наполовину пьяным противникам. Аль-Мутамид бежал в Ронду, но вся территория снова была в подчинении у Бадиса.
Трудно представить себе ярость аль-Мутадида, когда он узнал, что из-за неразумного поведения сына потерял армию и огромную территорию. Приказав держать Мутамида в заключении в Ронде, тиран, позабыв о раскаянии, которое испытал, убив Исмаила, теперь жаждал лишь жизни его брата.
Не подозревая о силе отцовского гнева, Мутамид слал ему поэмы, полные льстивых нежностей. Он превозносил благородство и великодушие отца, старался успокоить его воспоминаниями о прежних успехах. «Какие блестящие победы ты одержал – их будут вспоминать еще много веков, – писал принц. – Путешественники разнесли твою славу даже в самые далекие земли, и, когда арабы пустыни лунной ночью собираются у костра, чтобы послушать рассказы о рыцарских подвигах, их героем являешься только ты». Мутамид старался оправдаться, переложив вину на коварных берберов, и красочно живописал горе, охватившее его при известии о своем поражении. «Моя душа дрожит, голос и зрение покинули меня. Мои щеки лишились красок жизни, хотя я ничем не болен. Мои волосы побелели, хотя я еще молод. С тех самых пор ничто не доставляет мне удовольствие. Вина мне не хочется, женщины, пусть даже самые привлекательные, больше не владеют моим сердцем. Это не фанатизм. Нет, я не аскет. Я чувствую жар крови, струящейся по моим жилам. Но теперь мне может доставить удовольствие только одно – получить твое прощение и возможность пронзить копьем сердца твоих врагов».
Аль-Мутадид постепенно смягчился, в том числе из-за стихов сына. Он был очень чувствителен к поэзии, отчасти под влиянием молитв благочестивого отшельника из Ронды. Он разрешил Мутамиду вернуться в Севилью и помирился с ним. Однако Малага теперь была безвозвратно потеряна. Бадис все время оставался настороже. Также можно предположить, что неумолимый король Гранады, всегда путешествовавший с палачом в обозе, безжалостно карал несчастных, осмелившихся восстать против него, и пыл недовольных охладел.
Однако среди всех неприятностей было одно большое утешение – ведь к ненависти к угнетателям прибавился религиозный фанатизм – и это утешение заключалось в понимании того, что еврейскому влиянию на двор Гранады приходит конец.
После смерти Самуэля его сменил Иосиф, его сын. Это был способный и хорошо образованный молодой человек. Однако он не обладал умением компенсировать свое высокое положение скромностью поведения, которое было присуще только его отцу. Ему нравилась роскошь, и, когда он ехал верхом рядом с Бадисом, монарх и хаджиб были одеты одинаково великолепно. На самом деле Иосиф выглядел даже более по-королевски, чем сам король. Он полностью контролировал Бадиса, который, по правде говоря, редко бывал трезв. Чтобы не допустить никаких попыток Бадиса лишить его влияния, Иосиф окружил монарха шпионами, докладывавшими ему о каждом слове, сказанном им в хмельном угаре. По сути, Иосиф был евреем только номинально. Говорили, что он не придерживался веры отца – впрочем, никакой другой тоже. Он презирал их все. Судя по всему, он не нападал на иудаизм открыто, но неоднократно публично заявлял, что религия пророка абсурдна, и высмеивал многие стихи Корана.
Своей гордыней, надменностью, презрением к религии и правосудию Иосиф оскорблял и арабов, и берберов, и евреев. Ему приписывали много проступков, и среди его врагов самым известным был араб факих Абу Исхак из Эльвиры. Отдав дань юношеским увлечениям, этот человек захотел получить место при дворе, подходящее ему по праву рождения, но получил отказ от Иосифа. Тогда Абу Исхак стал факихом и, полный ненависти к Иосифу, написал такую поэму:
«Иди, мой посланник, иди и скажи сингаджитам, гигантам нашего времени, львам пустыни, эти слова человека, который их любит, жалеет и который верит, что не выполнит свой священный долг, если не даст им полезный совет.
Ваш властитель совершил преступление: он сделал хаджибом еврея, хотя мог найти его среди правоверных. Через этого хаджиба евреи, презренные парии, стали большими господами; их гордыня и надменность не знают границ. Когда они меньше всего этого ожидают, получают то, что желает их сердце. Они достигли высочайших почестей, так что даже самая гнусная обезьяна из этих нечестивцев сегодня занимает место среди его челяди, где много благочестивых мусульман. И все это не благодаря своим достоинствам. Нет. Тот, кто поднял их так высоко, – человек их религии. Ах, почему ваш властитель не последовал примеру благочестивых принцев прошлого? Почему он не унизил евреев и не обращается с ними, как с изгоями? Тогда их стада и ныне скитались бы между нами, вызывая только отвращение и ненависть. Тогда они не относились бы к нашим аристократам с надменностью, а к нашим святым – с презрением. Тогда эти мерзкие создания не сидели бы рядом с нами и не катались бы верхом вместе со знатными людьми нашего двора.
