Увы, вера в то, что их угнетатели будут гореть в вечном адском пламени, стала единственной надеждой и утешением несчастных. И этому утешению они предавались со всей страстью. Пророчества сподвижников Мухаммеда, пророчества самого пророка, чудеса, сотворенные их именами, – все это они принимали с энтузиазмом и доверчивостью. Теолог Саид, присутствовавший в мечети, когда туда ворвались сирийские всадники и превратили ее в конюшню, рассказывал всем, кто соглашался его слушать, как, оставшись один в святом месте, услышал слова, идущие от могилы пророка. В грозном Муслиме из племени музайна мединцы видели самого страшного и уродливого монстра, какого только носила земля. Они верили, что он до последних дней не найдет соперника, а потом им станет человек из его же племени. Они приписывали пророку следующие слова: «Последними встанут в день воскресения двое из племени музайна. Они найдут землю пустой. Они придут в Медину и встретят там только дикого оленя. После этого два ангела спустятся с небес и бросят их ниц на землю и потащат в такой позе туда, где собрано все человечество».
Угнетенным, уязвимым, униженным мединцам оставалось только следовать примеру своих сограждан, которые вступили в армию Африки. Именно это они и сделали. Из Африки они перебрались в Испанию. Почти все потомки ансаров были в армии, с которой Муса в 712 году пересек пролив. В Испании они осели в основном на западе и востоке, где их племя стало самым многочисленным из всех. Медина больше их не знала. В XIII веке путешественник, который посетил этот город, полюбопытствовал, остались ли еще в нем потомки ансаров. Ему указали на пожилых мужчину и женщину.
Поэтому вполне объясним и допустим скепсис в отношении якобы славного происхождения нескольких бедных семей, живших в окрестностях Медины, которые уже в XIX веке утверждали, что ведут свой род от ансаров. Во время визита Буркхардта в 1814 году таких семей было двенадцать. В 1853 году Бертон говорит о четырех.
Но даже в Испании ансары не были защищены от ненависти сирийских арабов. Позднее мы увидим, как старая ссора вспыхнула снова на берегах Гвадалквивира, когда в Испании правил курашит, который в битве при Харре сражался в рядах мединцев, а после их поражения вступил в армию в Африке.
Однако в данный момент нам следует обратить внимание на конфликт другого рода, который также существовал на испанском полуострове. Повествуя о нем, мы снова упомянем Абдуллаха, сына Зубайра, и станет ясно, что судьба этого сподвижника Мухаммеда была не менее несчастливой, чем жителей Медины.
Глава 6
Йемениты и маадиты
За исключением антагонизма, возникающего из-за столкновения фундаментальных принципов, которые всегда были и всегда будут предметами споров человечества, ни в Европе, ни в Азии не было противостояния более упорного как среди мусульман, так и среди христиан, чем ставшего результатом расовых антипатий. Такие антипатии существовали веками, пережив все политические, социальные и религиозные революции.
Мы уже вкратце упоминали о том, что арабская раса состоит из двух отдельных и враждебных друг к другу ответвлений. Теперь мы уточним это утверждение и подробно укажем на далеко идущие последствия этого факта.
Согласно восточной традиции прослеживания корней нации до эпонимного родоначальника, представители самой древней из двух ветвей утверждают, что ведут свое происхождение от некого Кахтана. Его арабы, познакомившись со священными текстами иудеев, идентифицировали с Йоктаном, согласно Книге Бытия, одним из потомков Сима. Потомки Кахтана, утверждают они, вторглись в Южную Аравию за много веков до начала христианской эры и покорили народ неизвестного происхождения, населявший этот регион.
Кахтанидов обычно называли йеменитами, по названию самой процветающей южной провинции – мы в дальнейшем тоже будем именовать их так.
Представители другой ветви, согласно преданиям, вели происхождение от Аднана, потомка Исмаила, и населяли более северные регионы Аравии, включая Хиджаз – провинцию, раскинувшуюся от Палестины до Йемена, в которой находятся и Мекка, и Медина, – и Неджд, обширное плато, составляющее центральную часть Аравии. Этих людей называют маадитами, низаритами, мударитами и кайситами, причем названия применяются как к отдельным племенам, так и ко всей группе в целом. Кайс – потомок Мудара, сына Низара, сына Маада. Мы будем называть их маадитами.
В европейской истории нет ничего похожего на взаимную ненависть – иногда подавленную, но чаще горящую, существующую между этими двумя группами, всегда готовыми броситься друг на друга с ножами даже по самому пустяковому поводу. Регион Дамаска, к примеру, в течение двух лет стал театром ожесточенных военных действий, потому что маадит сорвал дыню, росшую в саду йеменита. В Мурсии кровь лилась рекой семь лет, потому что маадит, проходивший мимо поля йеменита, машинально сорвал виноградный лист. Сильные расовые антипатии временами существовали и в Европе, однако они всегда были естественным следствием отношений между победителем и побежденным. В Аравии между тем ни одна раса не могла похвастать победой над другой. Это правда, что в древности маадиты Неджда признавали царя Йемена своим господином и платили ему дань, но они делали это по собственной воле. Дело в том, что какой-нибудь правитель был необходим, чтобы сохранить фанатичные орды от самоуничтожения, а вождю, избранному из одного из собственных кланов, не стал бы подчиняться ни один другой клан. Когда племена маадитов, временно объединившись под руководством того или иного вождя, восстанавливали свою независимость, что случалось отнюдь не редко, гражданская война заставляла их искать другого правителя. Вынужденные делать выбор между анархией и иностранным господством, вожди племен после длительной междоусобной борьбы собрались на совет. Они решили, что другого выхода нет – только вернуться под власть царя Йемена. Если платить ему дань баранами и верблюдами, он не позволит сильным угнетать слабых. В более поздние годы, когда Йемен был завоеван абиссинцами, маадиты Неджда были рады отдать в руки принца йеменитского происхождения – царя Хиры – умеренную власть, которая прежде принадлежала царю Йемена. Однако существует большая разница между добровольным подчинением, как это, и покорением иностранными завоевателями.
В Европе разница языков и обычаев воздвигла непреодолимый барьер между двумя расовыми группами, которых завоевание насильно собрало на одной территории. Но в мусульманской империи все было не так. Еще задолго до Мухаммеда йеменитский или химьяритский диалект (известный только по надписям, изучение которых активизировалось в недавнее время) – смесь арабского языка с языками покоренных племен – уступил место чистому арабскому языку, на котором говорили маадиты, обеспечившие для себя своего рода интеллектуальное превосходство. Если не считать некоторых диалектальных различий, две расовые группы с тех пор говорили на одном языке. Представляется, что в мусульманских армиях маадит без труда понимал йеменита. (Только в Махре, что на крайнем юго-востоке Аравии, сохранился древний язык, едва ли понятный другим арабам.) Более того, у них были одинаковые склонности и обычаи, и подавляющее большинство обеих групп было кочевниками. Когда же ими был принят ислам, у них появилась и общая религия. Короче говоря, разница между ними была куда менее существенна, чем между разными тевтонскими племенами, когда варвары вторглись в Римскую империю. Тем не менее, хотя причин, объясняющих расовые антипатии в Европе, не было на Востоке, такие антипатии не только существовали, но и развили стойкость, неизвестную на Западе. За три или четыре сотни лет родовая вражда исчезла в Европе, но среди бедуинов кровная вражда держится уже двадцать пять веков. Ее можно проследить до самых ранних времен, и конца ей не видно до сих пор. «Родовая вражда, – пишет древний поэт, – является наследием наших предков, и пока живы их потомки, она тоже будет жить». Да и в Европе эта вражда никогда не приводила к таким злодеяниям, как на Востоке. В наших предках она никогда не подавляла самые нежные и святые чувства. Мы никогда не слышали, чтобы сын ненавидел и презирал свою мать только потому, что она не принадлежит к роду его отца. Однажды йеменита, совершавшего ритуальный обход Каабы в Мекке, спросили, почему он молится только за отца, а за мать – нет. «Молиться за мою мать? – возмущенно воскликнул он. – Как я могу за нее молиться? Ведь она – дочь Маада!»
