Две другие крупные партии, хариджиты и шииты, состояли из искренних и пылких верующих. Но эти две секты, хотя имели общую отправную точку, в пути разошлись и закончили тем, что стали рассматривать и религию, и правительство с совершенно разных точек зрения.
Хариджиты – благородные и пылкие души, которые в век своекорыстия сохранили религиозную чистоту. Их не занимали земные дела, а их идея о Боге была слишком возвышенной, чтобы произносить о нем пустые слова и дремать в ленивом рутинном благочестии. Они были истинными учениками Мухаммеда, но Мухаммеда, каким он был в ранние годы, когда добродетель и религия наполняли его душу энтузиазмом. А правоверные Медины были учениками другого Мухаммеда – сознательного обманщика, которого ненасытное честолюбие толкало к покорению мира мечом. В дни, когда гражданская война безжалостно разоряла провинции обширной империи, когда каждое племя, заявляя о своем благородном происхождении, претендовало на власть, хариджиты помнили красивые слова Корана: «Все мусульмане – братья. Не спрашивайте нас о нашем происхождении или общественном положении. Все мы дети ислама. Бог возвышает лишь того над окружающими, кто лучше всех исполняет его заветы». Если они подчеркивали равенство и братство, то в основном потому, что в их ряды набирались в первую очередь рабочие классы, а не аристократия. Исполненные справедливого возмущения коррупцией своих соплеменников, которые предавались без стыда и угрызений совести всяческим порокам и распущенности, веря, что для искупления грехов достаточно посещать молитвы или, в крайнем случае, совершить паломничество в Мекку, хариджиты утверждали, что вера без труда мертва, а грешники, так же как неверующие, будут прокляты. На самом деле господствовали весьма экстравагантные идеи освобождающей силы веры, но все же вера тогда зачастую была лишь немногим больше, чем обычный деизм. Умы вольготной морали, если и думали о небесах, рассчитывали легко туда попасть.
– Как ты подготовился к такому дню, как этот? – спросил благочестивый теолог Хасан из Басры поэта Фараздака, стоявшего рядом с ним на похоронах.
– Шестьдесят лет я свидетельствовал, что Бог един, – спокойно ответил поэт.
Отметим, что Хаммам ибн Галиб аль-Фараздак умер в 728 году; Хасан тоже. Фараздака называли распутником.
Хариджиты выступали против этой теории. «Если это так, – говорили они, – сам сатана избежит проклятия. Разве он не верит в единство Бога?»
В глазах изменчивого, фривольного, скептичного и наполовину языческого общества такая эмоциональная религия в сочетании со строгой моралью являлась ересью. Люди требовали ее уничтожения. Скептицизм иногда запрещает благочестие ради философии, так же как благочестие временами запрещает рационализм ради Бога. Правительство, со своей стороны, было, естественно, обеспокоено демократами и уравнителями. Омейяды могли их игнорировать или относиться к ним снисходительно, если бы они ограничились заявлением, что основатели традиционной партии, самозваные мусульманские святые – Тальха, Зубайр, Али и Аиша, вдова пророка, – были честолюбивыми лицемерами, однако они пошли намного дальше. Следуя примеру правоверных Медины, они отнесли Омейядов к неверным, оспорили эксклюзивные притязания курашитов на халифат, отвергая заявление пророка, что духовная и мирская власть принадлежит только этому племени. Они утверждали, что каждый человек может стать халифом, независимо от того, принадлежит он к высшей знати или к низшим слоям общества, курашит он или раб. Весьма опасная доктрина, подрывающая основы общества. Но и это еще не все. Мечтая о совершенном государстве, эти простые люди, обладавшие неукротимой страстью к свободе, утверждали, что халиф необходим только для того, чтобы сдерживать преступников, а правоверные, люди добродетельные, вполне могут обойтись без него. Соответственно, правительство и аристократия Ирака решили общими усилиями сокрушить хариджитов и их доктрины – так же как сирийская знать помогала Омейядам в их конфликте со сподвижниками пророка. Начались жесткие безжалостные гонения под руководством Обайдаллаха. Философ-скептик, человек, замысливший смерть внука пророка, проливший реки крови тех, кого в сердце, должно быть, считать истинными последователями Мухаммеда. Более того, в то время они не были грозной силой; побежденные Али в двух кровопролитных сражениях, они больше не проповедовали открыто, вели уединенный образ жизни и даже сместили своего вождя, который не одобрял их бездеятельности, так же как общения с арабами из других сект. Тем не менее их враги знали, что под слоем пепла еще тлеют угли, готовые разгореться в яркое пламя. Нонконформисты тайно распространяли свои взгляды с блестящим красноречием, которому невозможно было противостоять, потому что оно шло от сердца. «Эта ересь должна быть уничтожена, и ее корни, и ветви, – говорил Обайдаллах тем, кто утверждал, что сектанты не настолько опасны, чтобы принимать такие суровые меры. – Эти люди более значительны, чем вы думаете. Их речи воспламеняют души людей, как маленькая искра воспламеняет кучу сухого камыша».
Хариджиты выдержали суровое испытание с неизменной силой духа. Невозмутимо и покорно они шли на эшафот, читая молитвы и стихи Корана; роковой удар они получали, прославляя Бога. Они не пытались спасти свои жизни, нарушив слово. Как-то раз агент правительства арестовал одного из них на улице.
– Позволь мне на минуту зайти в дом, – сказал хариджит, – чтобы я мог очиститься и помолиться.
– А кто даст гарантию, что ты вернешься?
– Бог, – ответил хариджит.
Другой заключенный удивил даже тюремщика своим благочестием и убедительным красноречием.
– Твои доктрины представляются мне возвышенными и священными, – сказал тюремщик, – и я пойду тебе навстречу. Я позволю тебе ночью навестить семью, если ты пообещаешь вернуться на рассвете.
– Обещаю, – сказал заключенный, и с тех пор тюремщик каждый вечер отпускал его к семье.
Однажды, когда хариджит был дома с семьей, к нему пришли друзья и рассказали, что правитель, разгневанный из-за убийства одного из палачей, велел обезглавить всех заключенных еретиков. Несмотря на предложения друзей и слезы жены и детей, которые умоляли его не идти на верную смерть, хариджит вернулся в тюрьму.
– Разве я смогу предстать перед Богом, если нарушу слово? – сказал он.
Войдя в камеру, он увидел встревоженное выражение на лице тюремщика.
– Не волнуйся, я знаю о приказе твоего хозяина, – усмехнулся хариджит.
– Ты знаешь и все равно вернулся? – Изумлению тюремщика не было предела.
Женщины в храбрости не уступали мужчинам. Благочестивая Балья, предупрежденная, что Обайдаллах днем раньше назвал ее имя, что было равносильно смертному приговору, отказалась последовать совету друзей и спрятаться. Она заявила, что, если ее арестуют, тем хуже для палачей, поскольку их покарает Бог, и ее братья не должны тревожиться из-за нее. Она спокойно и невозмутимо дождалась палачей, которые отрубили ей руки и ноги и бросили тело на рыночную площадь.
Такой беспрецедентный героизм и благочестие не могли не вызвать симпатию и восхищение простых людей и даже самих палачей. При виде бледных и изможденных энтузиастов, которые не ели и не спали, но при этом казались окутанными сиянием, страх перед высшими силами останавливал руку, занесенную для удара. Правда, довольно скоро палачей заставил колебаться страх перед вполне земными силами. Преследуемая секта превратилась в тайное общество, члены которого действовали слаженно. На следующий день после каждой казни палача находили убитым. Это было начало вооруженного сопротивления, но религиозным фанатикам этого было недостаточно. Необходимо помнить, что в глазах сектантов смиренное принятие наказания было скорее слабостью, чем достоинством. Мусульманская церковь, как и католическая, по сути, воинствующая церковь, пусть в ином смысле. Экстремисты не уставали упрекать умеренных членов секты за общение с «разбойниками и неверными» и за то, что они называли леностью и трусостью. К ним присоединились поэты, призвавшие к оружию, когда прошел слух, что Муслим собирается атаковать святые города. Кризис был неразрывно связан с судьбой секты, самым известным представителем и лидером которой был Нафи ибн Азрак. Собрав друзей, он устремился на защиту священной земли, и Ибн-Зубайр, объявивший, что в борьбе против арабов Сирии он примет помощь дейлемитов, турок, язычников и варваров – принял его с распростертыми объятиями и даже заверил его в своей приверженности новым доктринам. Пока шла осада Мекки, хариджиты совершали чудеса храбрости, но впоследствии пришли к выводу, что союз между ними и главой традиционной церкви невозможен. Они вернулись в Басру и позднее, воспользовавшись всеобщими беспорядками, обосновались в провинции Ахвая (Хузистан), откуда изгнали правительственных чиновников.
