– Сын моего брата, – ответил Халхала, – я выступлю с остальными, потому что мое сердце охвачено огнем. Они убили моего сына, моего Борду, которого я любил больше жизни. – Из-за горьких воспоминаний у него начался припадок ярости, которые после смерти сына стали для него обычными. Во время таких припадков он издавал душераздирающие крики, скорее напоминающие рев оленихи, лишившейся олененка, чем голос человека. – Кто видел Борду? – кричал он. – Где он? Приведите его ко мне. Он мой сын, моя любовь, гордость и надежда. – После этого Халхала начал перечислять имена тех, кто пал от рук кельбитов, и после каждого имени вопил: – Где он? Где он? Месть! Месть!
Все собрание, даже те люди, которые немного раньше проявляли осторожность и выступали против проекта, оказались под властью этого дикого и отчаянного красноречия. Вопрос об экспедиции против кельбитов был решен, и фезариты направились к Банат-Каин, где располагался лагерь кельбитов. Ближе к утру они напали на врагов с криками: «Месть за Борду! Месть за Джада! Месть за наших братьев!» Месть была такой же жестокой, как и действия, ее спровоцировавшие. Лишь один кельбит сумел спастись, благодаря тому что очень быстро бегал. Все остальные были убиты. Фезариты тщательно осмотрели тела, чтобы вдоволь поиздеваться над теми, в ком еще замечали признаки жизни, и потом убить.
Услышав об этой вылазке фезара, Бишр понял, что настал его черед ликовать. В присутствии халифа она сказал своему брату Абд аль-Азизу:
– Знаешь ли ты, как мои дяди с материнской стороны обошлись с твоими?
– Не может быть, – ответил Абд аль-Азиз, – чтобы они решились на нападение после того, как был заключен мир и халиф выплатил им компенсацию! – Халиф тоже был обозлен тем, что услышал, но решил дождаться более точной информации, прежде чем принимать решение. Тоном, не допускавшим возражений, он велел обоим братьям молчать. Через некоторое время появился уцелевший кельбит – босой, без плаща, в разорванной одежде. Он пришел к Абд аль-Азизу, который немедленно привел его к халифу, и заявил:
– Неужели ты стерпишь, о предводитель правоверных, что над теми, кого ты взял под свою защиту, надругаются, твои приказы не исполняются, твое золото воруют и используют против тебя, а твоих верных подданных убивают?
После этого уцелевший кельбит рассказал халифу, что случилось. Вне себя от гнева, халиф решил прибегнуть к крайним мерам. Исполненные желания дать кайситам почувствовать всю тяжесть своего недовольства, он тут же направил приказ Хаджаджу, правителю Аравии, умертвить всех взрослых фезаритов.
Хотя это племя было давним союзником его племени, Хаджадж ни минуты не сомневался. Он был привязан к своему народу, но имел ненасытное честолюбие. Ему было ясно, что он должен придерживаться того же курса, что вся его партия. Все указывало на бесполезность сопротивления. И если он хочет вернуть и сохранить благосклонность халифа, необходимо беспрекословно исполнять все его приказы. И если ему прикажут уничтожить святейшую из святынь или казнить своих родственников, значит, так тому и быть. Тем не менее Хаджадж себя не обманывал. И у него на сердце было очень тяжело. «Уничтожив фезара, – думал он, ставя себя во главе войска, – я буду навеки обесчещен, мое имя будут произносить с отвращением, считая самым чудовищным кайситом, когда-либо ступавшим по земле». Перед Хаджаджем стояла задача не только неприятная, но и трудная. Бени гатафан, союзники фезара, поклялись помогать им. Такую же клятву дали все кайситские племена. Таким образом, первый акт противостояния становился сигналом для начала ожесточенной гражданской войны, исход которой предсказать было невозможно. Хаджадж колебался, когда прибытие Халхалы и Саида избавило его от замешательства. Эти два вождя, вполне удовлетворенные местью и не желавшие даже думать о начале войны, которая может иметь для их народа катастрофические последствия, решили пожертвовать собой, чтобы отвести беду, угрожавшую их соплеменникам. Теперь их умами владела любовь к своему племени, не менее сильная, чем прежняя ненависть к кельбитам. Представ перед Хаджаджем, они сказали: «Из-за чего ты вынашиваешь злобные планы в отношении бени фезара? Только мы двое виновны». Возрадовавшись непредвиденному решению проблемы, Хаджадж поместил их под арест и написал халифу, что не рискнул начать войну против объединившихся племен кайситов, и призвал его довольствоваться добровольной сдачей двух вождей. Халиф полностью одобрил его поведение и приказал вернуться в Дамаск с пленными.
Когда кайситов ввели в большой зал, где восседал суверен в окружении кельбитов, стражники приказали им выразить почтение халифу. Но Халхала, вместо того чтобы почтительно приветствовать халифа, начал громовым голосом читать стихи из поэмы собственного сочинения:
– Привет вам, племена ади, мазин, шамх, и прежде всего моему преданному другу Абу Вахбу из племени мазин! Теперь, удовлетворив свою жажду кельбитской крови, я приветствую смерть. Какую радость я испытал! Я убил всех тех, кого коснулся мой меч, и после их гибели мое сердце спокойно!
Чтобы отплатить дерзостью за дерзость, халиф, обращаясь к нему, намеренно исказил его имя, намекая, что перед ним человек слишком ничтожный, не заслуживающий чести правильного произнесения имени. Халиф назвал его Халхал, но вождь немедленно поправил его:
– Меня зовут Халхала.
– Ну конечно, Халхал, – усмехнулся халиф.
– Нет, мое имя Халхала, так звал меня отец.
– Ладно, пусть будет Халхала. Ты обидел тех, кого я, предводитель правоверных, взял под свою защиту. Ты проигнорировал мои приказы, и ты украл мои деньги.
– Я не делал ничего из перечисленного тобой. Зато я исполнил клятву, удовлетворил свою ненависть и отомстил.
– А теперь ты предстал перед карающим правосудием.
– Я не виновен в преступлениях, о ты, сын Зарки! – Использование этого имени было оскорблением для Абд аль-Малика, потому что намекало на скандальную репутацию бабушки. – Тогда халиф передал подсудимого Зоайру, кельбиту, который жаждал отмстить за гибель его отца, убитого в Банат-Каин.
– Скажи-ка мне, Халхала, – спросил Зоайр, – когда ты в последний раз видел моего отца?
– В Банат-Каин, – беспечно ответствовал Халхала. – Несчастный, он весь дрожал – с головы до ног.
– Клянусь Аллахом, я убью тебя! – заорал Зоайр.
– Ты? Едва ли. Клянусь Аллахом, ты слишком порочен и труслив, чтобы убить меня в честном поединке. Я знаю, что скоро умру, но лишь потому, что так хочет сын Зарки.
Сказав это, он направился к месту казни с великолепным хладнокровием и почти оскорбительной веселостью, снова и снова повторяя какие-то отрывки из поэзии пустыни. Ему даже не потребовались слова ободрения и сочувствия, адресованные ему принцем Бишром, который пожелал присутствовать при казни и был очень горд мужеством Халхалы. Когда Зоайр занес меч, Халхала сказал:
– Постарайся нанести мне такой же честный удар, как тот, что я нанес твоему отцу.
Товарищ Халхалы – Саид – встретил свою судьбу не менее мужественно.
Глава 9
Кельбиты и кайситы
(Продолжение)
Пока сирийцы грабили и убивали друг друга, жители Ирака, не слишком привлекательный и неуправляемый народ, тоже развлекались насилием. Впоследствии беспокойная знать Куфы и Кафры с сожалением вспоминала этот период анархии, доброе старое время, когда в сопровождении нескольких десятков рабов они разгуливали по улицам с высоко поднятыми головами, бросая по сторонам грозные взгляды, всегда готовые обнажить меч, если только выражение лица встречного аристократа покажется агрессивным. Если кому-то случалось оставить противника – или даже двух – в придорожной канаве, люди знали, что правитель слишком снисходителен, чтобы думать о наказаниях. Однако правители Ирака оставляли своих людей не только безнаказанными, но и беззащитными. Их зависть и ненависть к Мухаллабу была настолько велика, что они предпочитали подвергнуть Ирак риску вторжения хариджитов, все еще грозных противников, несмотря на многочисленные поражения. Следует отметить, что для зависти была причина. Народ Ирака считал Мухаллаба величайшим полководцем и спасителем своей земли. Никто не мог сравниться с ним в популярности, и поскольку он выдвинул свои условия, прежде чем согласиться принять командование армией, то собрал огромное состояние, которое тратил с великолепной расточительностью. Утверждают, что он дал сто тысяч серебряных монет чтецу поэтического панегирика и такую же сумму его предполагаемому автору. В общем, все правители оказывались в его тени благодаря роскоши, сказочному богатству, безграничной либеральности и военной славе.
