«Ты позволил кайситам пролить нашу кровь, о сын Мервана. Но если ты откажешь нам в справедливости, мы обратимся к праведному Божьему суду. Вероятно, ты забыл сражение при Мардж-Рахите и не помнишь, кто дал тебе победу. Знай, что именно наши груди прикрыли тебя от копий врагов и у тебя не было ничего, кроме нас. Но с тех пор как ты достиг своих целей и, благодаря нам, купаешься в удовольствиях, ты перестал нас замечать. А ведь мы всегда тебе помогали. Остерегайся вымышленной безопасности, ведь война в любой момент может начаться снова. А когда твоя нога ступит на веревочную лестницу, канат, который ты считаешь прочно свитым, может расплестись. Такое нередко случается».
Кельбит Абраш, писец Хишама, взялся прочитать это произведение халифу, и угроза гражданской войны произвела такое сильное впечатление на Хишама, что он моментально велел сместить Обайду, воскликнув в праведном или притворном гневе: «Да покарает Аллах этого сына христианина, который не внял моим приказам!»
Глава 10
Берберы
Противостояние между йеменитами и кайситами не могло не повлиять на покоренные расы, в отношении которых взгляды двух противоборствующих сторон резко расходились, особенно насчет выплаты дани. Хаджадж заложил основы политики, которой должна была следовать его партия. Закон требовал, чтобы христиане и евреи, оказавшиеся под мусульманским правлением и принявшие ислам, освобождались от уплаты в казну подушного налога, взимаемого с тех, кто сохранил веру предков. Заметим, что дань с неверных называлась харадж или джизья, в отличие от десятины, которую называли закят. Благодаря этой наживке для бережливых, мусульманская церковь ежедневно принимала в свое лоно новых обращенных, которые, хотя и не были абсолютно уверены в истинности ее доктрин, выигрывали материально. Богословы радовались быстрому распространению веры, но казна многое теряла. Вклад Египта во время халифата Османа составил 12 миллионов, но при Муавии, когда многие копты уже были обращены, снизился до 5 миллионов. При Омаре (Умаре) II он снизился еще больше. Это вызвало тревогу благочестивого монарха, и когда ему сообщили, что очень скоро все зимми – немусульманские подданные исламского государства, жизнь и имущество которых защищал закон, – и доходы, которые государство получает от них, будут потеряны, тот ответил: «Я возрадуюсь, когда все зимми станут мусульманами, поскольку Бог послал на землю своего пророка, чтобы стать апостолом, а не сборщиком податей».
Хаджадж считал иначе. Он не слишком интересовался распространением веры и, чтобы сохранять хорошее отношение халифа, должен был постоянно пополнять казну. Поэтому он не дал освобождения от налога новым мусульманам Ирака. Кайситы последовали этому примеру и даже пошли дальше, обращаясь со всеми покоренными народами надменно и излишне жестоко. Вместе с тем йемениты, если и не всегда сдержанно и справедливо относились к покоренным народам, будучи у власти, когда пребывали в оппозиции, присоединяли свои голоса к голосам протестующего местного населения против стяжательской политики своих извечных соперников. Понятно, что покоренные народы с нетерпением ожидали возвращения безмятежных дней власти йеменитов. Но им приходилось часто разочаровываться. Йемениты были не первыми и не последними либералами, обнаружившими, что, хотя очень просто, пребывая в оппозиции, выступать против налогов, требовать финансовой реформы и обещать ее после возвращения к власти, это обещание довольно трудно выполнить. «Я попал в очень сложное и неловкое положение, – заявил лидер йеменитов Язид ибн Мухаллаб, которого Сулейман назначил правителем Ирака. – Все жители провинции надеются на меня. Они будут проклинать меня, как проклинают Хаджаджа, если я заставлю их платить ту же дань, что раньше. Однако я навлеку на себя гнев Сулеймана, если он не будет получать от меня столько же, сколько его брат получал, когда в Ираке правил Хаджадж». Пытаясь благополучно уйти от дилеммы, он совершил ловкий ход. Заявив халифу, что не сможет взять на себя сбор дани, он поручил эту одиозную задачу представителю противной стороны.
Следует признать, что среди йеменитов было немало весьма гибких людей, которые легко находили компромисс со своими принципами и которые сохраняли должности и при йеменитах, и при кайситах, преданно служа своим хозяевам. К таким людям можно отнести кельбита Бишра. Их становилось все больше, по мере того как моральные принципы приобретали все большую либеральность, а преданность своему племени уступала место честолюбию и жажде обогащения. Бишр, назначенный наместником Африки кайситом Язидом II, послал одного из своих соплеменников, по имени Анбаса, в Испанию, чтобы собрать двойную дань с христиан этой страны. Но когда на трон взошел йеменит Хишам, Бишр послал Яхью, другого своего соплеменника, с приказом вернуть христианам все, что было у них несправедливо изъято. Христианский автор того времени отметил, что этот «ужасный правитель» использовал жестокие средства, чтобы заставить мусульман вернуть то, что им не принадлежало.
Но в целом йемениты были мягче своих противников, если говорить об обращении с покоренными народами, а значит, население их меньше ненавидело. Народы Африки – особенно агломерация разнородных элементов, которую арабы обнаружили распространившейся от Египта до Атлантики; этих людей называли берберами, – явно предпочитали йеменитов. Страбон уже давно отметил, что берберы во многих отношениях похожи на арабов. Они вели кочевой образ жизни в рамках определенных границ, как сыны Исмаила, их методы ведения военных действий совпадали с военной практикой бедуинов. Об этом писал Муса ибн Мусайр, сыгравший большую роль в их покорении. Как и арабы, берберы с незапамятных времен привыкли к независимости – власть Рима распространялась только на побережье. И они имели такую же политическую организацию, как бедуины, а именно демократию, сдерживаемую влиянием патрицианских семейств. Следовательно, арабы встретили в берберах более грозного противника, чем наемные войска и угнетенные подданные Персии и Византийской империи. За победой обычно следовало кровавое поражение. Не успели арабские завоеватели пересечь страну и достичь берегов Атлантики на севере Марокко, как их войска были окружены и разгромлены ордами, бесчисленными, как песчинки в пустыне. «Завоевание Африки невозможно, – писал правитель халифу Абд аль-Малику. – Едва успеваешь уничтожить одно берберское племя, как его место тут же занимает другое». Тем не менее арабы, несмотря на сложность предприятия, а может быть, даже благодаря ей – ведь они на каждом шагу встречались с препятствиями, преодоление которых любой ценой являлось для них делом чести, – продолжали завоевания с отвагой и беспрецедентным упорством. Через семьдесят лет ужасной войны африканцы покорились – они согласились сложить оружие при условии, что над ними никто не будет глумиться и к ним будут относиться не как к завоеванному народу, а как к братьям. Горе тому, кто посмеет оскорбить их. С глупой гордыней кайсит Язид ибн Аби Муслим, бывший секретарь Хаджаджа, попробовал обращаться с берберами как с рабами. Его убили, а халифу Язиду II, хотя он и был кайситом, хватило благоразумия не требовать наказания убийц, а послать кельбита управлять провинцией.
Менее прозорливый, чем его предшественник, Хишам спровоцировал бурное восстание, которое распространилось и на Испанию. Йеменит в начале своего правления, и потому даже пользовавшийся определенной популярностью, Хишам позже публично поддержал кайситов, которые были готовы удовлетворить его главную страсть – любовь к золоту. Поэтому, передавая им провинции, из которых они отлично умели выжимать все возможное, он получал больше доходов, чем все его предки. В 734 году, через полтора года после смещения Обайды, Хишам доверил управление Африкой кайситу Обайдаллаху.
