В период, который мы сейчас рассматриваем, ислам был уже господствующей религией в Африке. При благочестивом Омаре II он быстро распространился, и древний хронист даже заявил, что при Омаре не осталось ни одного бербера, который не был бы мусульманином. Это утверждение не покажется преувеличенным, если мы вспомним, что обращения не были всецело стихийными и корысть играла важную роль в их осуществлении. В глазах Омара распространение веры было главной целью его жизни. Он использовал все средства, чтобы увеличить количество прозелитов. Новообращенному достаточно было произнести слова: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его», чтобы получить освобождение от подушного налога, и от него даже не требовалось строго соблюдать все заповеди ислама. Правитель Хорасана как-то раз пожаловался в письме Омару, что многие люди якобы приняли веру, но сделали это, чтобы получить освобождение от налога, и они даже не совершили обрезание. На это халиф просто ответил, что Бог послал Мухаммеда на землю, чтобы вести людей к истинной вере, а не чтобы выполнять обрезание. Омар смотрел в будущее. Под пышной растительностью он видел богатую плодородную землю, в которой семена Божественного мира прорастут и дадут плоды. Он предвидел, что, если новообращенных мусульман и можно упрекнуть в равнодушии к вере, их сыновья и внуки, рожденные и воспитанные в исламе, однажды превзойдут в рвении и приверженности тех, кто однажды сомневался в традиционной вере их отцов.
История подтвердила его правоту, особенно с африканцами. Ислам, отталкивающий и даже одиозный вначале, постепенно делался терпимым и в конечном итоге стал для них всем. Но эта религия, как они ее понимали, не была холодной официальной верой, скучным компромиссом между деизмом и скептицизмом. Миссионеры проповедовали ее без рвения, много говоря об обязанностях подданных по отношению к халифу и ничего – об обязанностях халифа по отношению к ним. Вера берберов была суровой и страстной религией, которую проповедовали им хариджиты. Нонконформисты, на которых на Востоке открыли настоящую охоту, как на оленей, и они были вынуждены всячески маскироваться, чтобы избежать поимки (о странных приключениях хариджитского поэта Имрана ибн Хиттана), наконец отыскали убежище в горячих песках Африки, где с тех пор проповедовали свои идеи с небывалым успехом. Еще нигде эти ревностные и убежденные учителя не находили такую восприимчивую, благодарную аудиторию. Кальвинисты ислама наконец нашли свою Шотландию. Арабы отвергали их доктрины, но не потому, что они были противны их политическим принципам – наоборот, они вполне согласовывались с республиканскими инстинктами расы. Но, во-первых, они вообще не относились к религии серьезно, а во-вторых, для них был неприемлем нетерпимый пуританизм, которым отличались сектанты. С другой стороны, обитатели убогих африканских хижин принимали их учения с неподдельным энтузиазмом. Эти простые и невежественные люди ничего не понимали в спекуляциях и догматических тонкостях – источниках наслаждения для более изощренных умов. Поэтому бесполезно разбираться, какой именно секте эти люди отдавали предпочтение: были они харуритами, софритами или ибадитами – у хронистов нет единого мнения на этот счет. В любом случае берберы достаточно хорошо поняли хариджитские доктрины, чтобы усвоить их революционные и демократические принципы, разделить фантастические надежды на всеобщее уравнивание, пробужденные их учителями. Заодно они убедились, что их угнетатели – нечестивцы, удел которых – адский огонь.
Поскольку все халифы, начиная от Османа (Усмана), были, по мнению хариджитов, неверными и узурпаторами, выступать против тирана, который лишает людей собственности и жен, – не преступление, а право или даже обязанность. Раньше арабы удерживали берберов от любого применения власти, разве что за исключением той, что по праву принадлежала племенному правительству. И теперь африканцы с готовностью поверили, что доктрина суверенитета народа, которую они, по сути, исповедовали с незапамятных времен, является мусульманской, и даже самый скромный бербер при всеобщих выборах может взойти на трон. И все же этот угнетенный народ, взбудораженный фанатиками, наполовину священниками, наполовину воинами, у которых были старые счеты с так называемой традиционной религией, был близок к тому, чтобы именем Аллаха и его пророка сбросить ярмо и именем священной книги, на которую многие полагались, основать деспотизм. Воистину странным бывает применение религиозных принципов, мощных арсеналов, снабжающих каждое дело оружием. То речь идет о защите тех, кто сжигал еретиков и проповедников абсолютизма, то об аргументах в пользу сторонников свободы совести, которые обезглавили царя и основали республику.
В условиях всеобщего брожения умов берберы выжидали благоприятной возможности, чтобы взять в руки оружие, когда в 740 году Обайдаллах отправил большую часть своих войск на Сицилию. Когда эти войска погрузились на корабли, стало очевидно, что восстание может начаться в любой момент – нужен только самый пустяковый повод. Однако правитель Тингитаны неблагоразумно выбрал именно этот момент, чтобы применить кайситскую систему и приказать местным берберам выплатить двойную дань, как если бы они не были мусульманами. Они сразу же взялись за оружие, обрили головы, привязали свитки Корана к наконечникам копий, как хариджиты, и поручили командование Майсаре, самому рьяному из сектантов, который был одновременно священнослужителем, солдатом и демагогом. Они напали на Танжер, захватили его и казнили правителя и всех арабов, которых сумели отыскать. При этом они применяли свои доктрины с такой бесчеловечной жестокостью, что не щадили даже маленьких детей. Из Танжера Майсара повел своих людей в провинцию Сус, которой тогда правил Исмаил, сын Обайдаллаха. Не дожидаясь их появления, берберы собрались толпой и убили правителя. Арабы тщетно пытались сопротивляться, но, потерпев поражение на всех фронтах, были вынуждены покинуть страну. Через несколько дней весь запад Африки, на покорение которого арабам потребовалось так много лет, был для них потерян. Берберы организовали выборы халифа. Революционный дух оказался настолько демократичным, что выбор народа пал не на знатного человека, а на храброго Майсару, ранее бывшего водоносом на рынке Кайруана.
Застигнутый врасплох, Обайдаллах приказал Окбе, правителю Испании, высадиться на побережье Тингитаны. Окба послушно направил туда войска, но они потерпели поражение. После этого он лично погрузился на корабли с более крупными силами, высадился на африканском побережье и предал мечу каждого бербера, который попался ему на пути. Но подавить восстание ему не удалось.
Обайдаллах, давая инструкции Окбе, одновременно направил приказ фихриту Хабибу, главе сицилийской экспедиции, чтобы тот как можно скорее вернулся в Африку с войсками, а испанский флот пока будет сдерживать сицилийцев. Однако опасность нарастала – восстание распространялось со скоростью лесного пожала – и Обайдаллах посчитал неблагоразумным ожидать возвращения армии с Сицилии. Собрав все доступные войска, он отдал их под командование фихриту Халиду, обещав усилить их людьми Хабиба, как только они вернутся. Халид выступил, встретил Майсару у Танжера и дал ему бой. После упорного, но ничего не решившего сражения Майсара отступил в Танжер, где был убит собственными солдатами: привыкнув к победам, они или не смогли смириться с поражением, или после возвышения этот демагог предстал предателем демократических принципов. Арабские хронисты склонялись к последней причине, и в этом случае берберы действовали в рамках своих прав и исполняли свой долг. Ведь их доктрины предписывали сместить или даже убить халифа, отступившего от принципов веры.
