Однако нам известно из трудов арабских авторов, что это был некто Гомес, сын Антониана, сын Юлиана.
Гомес был наделен деятельным и проницательным умом, по единодушному мнению христиан и мусульман, в совершенстве владел арабским языком, завоевал благосклонность и своего непосредственного начальника Абдуллаха ибн Омайи, и самого султана. Его влияние при дворе в период, о котором идет речь, было очень велико. Абсолютно безразличный к религии, он презирал фанатизм, и он, вероятно, довольствовался бы написанием изящных эпиграмм и саркастических замечаний относительно бедных глупцов, которые настаивают на том, чтобы им отрубили головы, не имея никаких оснований, если бы не боялся, что их глупость может иметь для него крайне неприятные последствия. Ему казалось, что в отношении мусульман к христианам уже чувствовалась нарастающая холодность, граничащая с недоверием. Гомес с тревогой спрашивал себя, не закончится ли все это тем, что они спутают разумных христиан с фанатичными, в результате чего он сам и другие чиновники-христиане могут лишиться доходных должностей и собственности. Поэтому на встрече Гомес был не только толкователем пожеланий султана. На кон были поставлены личные интересы, и потому он должен был любой ценой остановить волну, которая угрожала его захлестнуть.
Глава 8
Восхождение на престол Мухаммеда
Заседания собора открылись под председательством Реккафреда, митрополита Севильского. Гомес обрисовал ситуацию и разъяснил возможные роковые последствия несвоевременного религиозного рвения ругателей Мухаммеда, которые заслуживают не канонизации, а скорее анафемы за то, что подвергают своих собратьев-христиан опасности гонений. Он предложил епископам издать декрет, осуждающий поведение самозваных мучеников, и запретить верующим следовать их примеру. Однако представлялось вероятным, что этот шаг может оказаться неэффективным, поскольку главные фанатики, среди которых выделялся Евлогий, могли иметь достаточно дерзости, чтобы не подчиниться решениям совета и, несмотря на декрет, склонять простых и доверчивых людей к оскорблениям пророка перед кади. Это следовало предотвратить любой ценой. И Гомес призвал епископов бросать в тюрьму наиболее опасных зачинщиков.
В защиту мучеников выступил Саул, епископ Кордовы. Он встал на сторону фанатиков не столько из убеждений, сколько чтобы отвлечь внимание от своего собственного прошлого, которое было далеко не безупречным. Он был избран на пост епископа духовенством Кордовы, но долго не мог получить подтверждения султана и обещал четыре сотни золотых монет евнухам из дворца, если они получат соответствующее подтверждение монарха. Евнухи потребовали гарантий. Тогда Саул оформил документ, составленный на арабском языке, в котором обязался изъять эту сумму из доходов поместий диоцеза – к большому негодованию священнослужителей, имевших единоличные права на эти доходы. Евнухам удалось преодолеть нежелание хозяина ратифицировать выбор епископов, и Саул, чтобы реабилитироваться перед суровыми и несгибаемыми христианами, которые не переставали напоминать ему об этой сделке, встал на сторону фанатиков. На пышных похоронах Перфекта, так сильно оскорбившего правительство, епископ даже возглавил процессию священнослужителей, а теперь он стал выдвигать аргументы, подкрепленные цитатами из Библии и жития святых, оправдывающие действия фанатиков. Однако его доводы не понравились другим епископам. Наоборот, они твердо склонились к изданию декрета именно в таком аспекте, как говорил Гомес. Тем не менее они оказались в неловком положении. Старая церковь благоволила самоубийце и канонизировала его; они не могли выразить неодобрение действия самозваных мучеников, не осудив одновременно святых примитивной церкви. Поэтому, не смея осуждать, в общем, самоуничтожения, равно как и порицать тех, кто искал мученичества в недавнем прошлом, они приняли решение, запрещающее христианам впредь стремиться к мученичеству. Гомес, оценивший их усилия, довольствовался этим решением, тем более что митрополит обещал ему лично принимать жесткие меры против партии фанатиков.
Как только было обнародовано решение собора, Евлогий и его товарищи сделали его инструментом, направленным против его авторов. «Этот декрет, – сказали они, – не осуждает наших современных мучеников. На самом деле он предполагает рост их числа. И что значит запрет против стремления к венцу мученика? Судя по непоследовательности декрета, он продиктован страхом. Одобрение собором мученичества так же ясно, как страх открыто признать это».
Эти страстные и беспокойные души, таким образом, отвергли авторитет прелатов. Но они или не предвидели всех последствий собственной дерзости, или переоценили свою смелость. Когда митрополит Реккафред, верный своему обещанию и поддерживаемый правительством, приказал арестовать глав партии, в том числе епископа Кордовы, воцарился страх. И тщетно Евлогий заявлял, что он и его друзья прячутся, постоянно меняют место жительства и принимают разные обличья. Истина заключалась в том, что сами они держались за жизнь крепче, чем это было удобно для них признать. Такая «робость» была слишком сильной даже в лидерах. «Падающий лист заставляет нас дрожать от страха», – признавался Евлогий. Среди его учеников и последователей это чувство было еще сильнее. Священники и миряне, еще недавно восхвалявшие мученичество, передумали с воистину удивительной быстротой. Было много даже таких, кто отказался от христианства и поспешно принял ислам. Несмотря на все предосторожности, епископ Кордовы и многие священнослужители из его партии были обнаружены и арестованы. Та же судьба постигла Евлогия. Он как раз работал над «Памятной книгой святых», когда в его дом ворвались стражники, схватили и отвели в тюрьму. Там он еще раз встретился с Флорой. Далее расскажем, как она оказалась в тюрьме.
В монастыре, расположенном недалеко от Кордовы, жила молодая монашка по имени Мария. Одна была сестрой одного из шести монахов, которые посмели ругать Мухаммеда перед кади и были обезглавлены. После смерти любимого брата Мария впала в глубокую депрессию, но однажды другая обитательница монастыря сказала ей, что ей во сне явился мученик. Он просил передать сестре, чтобы она больше не плакала, поскольку в скором времени воссоединится с ним на небесах. После этого Мария больше не плакала. Она приняла решение умереть той же смертью, что принял ее брат. По пути в Кордову она зашла в церковь Святого Асискло, чтобы помолиться. Она преклонила колени рядом с другой девушкой, возносившей страстные молитвы святым. Это была Флора, которая, охваченная религиозным пылом, покинула свое убежище и готовилась к мученичеству. Мария с радостью поделилась своими планами с новой подругой. Девушки обнялись, поклялись никогда не расставаться и умереть вместе.
– Я иду, чтобы воссоединиться со своим братом, – сказала Мария.
– А я найду радость в Боге, – продолжила Флора.
Они пошли в Кордову вместе и предстали перед кади.
– Я дитя отца-язычника, – призналась Флора, – и когда-то ты со мной жестоко обошелся, потому что я отказалась отречься от Христа. Потом я проявила слабость и спряталась, но сегодня, исполненная веры в моего Бога, я тебя не боюсь. И я утверждаю так же твердо, как и прежде, что Христос – Бог, и объявляю вашего так называемого пророка прелюбодеем, обманщиком и разбойником!
