Неудачи преследовали султана. Его политика всегда рикошетом ударяла по нему. Его попытка умиротворить самого могущественного арабского вождя оказалась такой же неудачной, как предыдущие старания привлечь на свою сторону главу испанской партии. Чтобы эффективно сопротивляться лиге, которая формировалась против него, было необходимо использовать абсолютно все имеющиеся силы, а это означало прекращение ежегодных экспедиций за данью и скорое опустошение казны. Ему оставалось только одно: унизиться перед Ибн-Хафсуном и предложить ему условия мира настолько привлекательные, чтобы он не смог отказаться. Нам неведомо, что это были за условия. Известно только, что переговоры были долгими, мир был заключен в 901 году, и Ибн-Хафсун передал султану четырех заложников, среди которых были Халаф, один из его казначеев, и Ибн-Мастана. Ибн-Хайян утверждает, что первые шаги предпринял Ибн-Хафсун. В данных обстоятельствах это представляется крайне маловероятным.
Правда, мир оказался недолговечным. Мы не знаем, нашел ли его невыгодным Ибн-Хафсун, или султан не выполнил свою часть соглашения. Но только в 902 году война вспыхнула с новой силой. В этом году Ибн-Хафсун имел беседу с Ибн-Хаджаджем в Кармоне. «Отправь мне, – сказал он, – цвет твоей кавалерии под командованием благородного араба (имелся в виду Фахиль ибн Аби Муслим, командир севильской кавалерии), потому что я намерен скрестить мечи с Ибн-Аби Абдой на границе. Верю, что смогу победить его, и тогда на следующий день мы разграбим Кордову». Фахиль присутствовал при этой беседе. Он был истинным арабом и больше симпатизировал делу султана, чем испанцев, и его оскорбил презрительный тон Ибн-Хафсуна.
– Абу Хафс, – сказал он. – Не следует с презрением относиться к армии Ибн-Аби Абды. Она немногочисленна, но остается великой. Пусть вся Испания объединится против нее, она не побежит.
– Твои слова напрасны, – ответствовал Ибн-Хафсун. – Что может сделать этот Ибн-Аби Абда? Сколько у него солдат? Что касается меня, у меня есть шесть тысяч всадников. Добавь к этому пять сотен под командованием Ибн-Мастаны и, скажем, такое же количество твоих людей. Вместе мы уничтожим армию Кордовы.
– Однако мы можем потерпеть поражение, – резонно заметил Фахиль. – Но не пойми неправильно то, что я не поддерживаю твой план. Ты знаешь солдат Ибн-Аби Абды так же хорошо, как я.
Несмотря на оппозицию Фахиля, Ибн-Хаджадж одобрил планы союзника и велел своему военачальнику присоединиться к нему.
Узнав от своих лазутчиков, что военачальник Омейядов выступил из Хениля и разбил лагерь в районе Эстепы, Ибн-Хафсун вышел навстречу для атаки. Хотя с ним была только кавалерия, он одержал блестящую победу – противник потерял более пяти сотен человек. К вечеру на поле боя появилась пехота – пятнадцать тысяч человек. Не дав им передохнуть, Ибн-Хафсун приказал наступать. После этого, войдя в палатку Фахиля, он воскликнул:
Хафсун вышел навстречу для атаки. Хотя с ним была только кавалерия, он одержал блестящую победу – противник потерял более пяти сотен человек. К вечеру на поле боя появилась пехота – пятнадцать тысяч человек. Не дав им передохнуть, Ибн-Хафсун приказал наступать. После этого, войдя в палатку Фахиля, он воскликнул:
– А теперь нам пора вступить в бой!
– Против кого? – поинтересовался Фахиль.
– Против Ибн-Аби Абды.
– О, Абу Хафс! Желать две победы за один день – значит искушать судьбу, проявить неблагодарность к небесам. Ты уже опозорил врага, нанес ему такие большие потери, что пройдет очень много времени, прежде чем он оправится от такого поражения. Лишь лет через десять он сможет думать об отмщении. Остановись! Не доводи его до отчаяния!
– Мы обрушим на него такие силы, что он будет благодарить Всевышнего, если у него хватит времени вскочить в седло и бежать!
Фахиль встал, но, надевая нагрудную пластину, воскликнул:
– Бог свидетель, я не хотел принимать участие в этом действе!
Пока союзники, желая использовать элемент внезапности, двигались в полной тишине, Ибн-Аби Абда, тяжело переживавший поражение, сидел за столом со своими командирами. Неожиданно их внимание привлекло появившееся вдали пыльное облако. Один из командиров, Абд аль-Вахид Рути, покинул шатер, чтобы рассмотреть его внимательнее. Вернувшись, он сказал:
– Друзья, темнота помешала мне рассмотреть детали, но, по-моему, Ибн-Хафсун с кавалерией и пехотой надеется застать нас врасплох.
Командиры сразу же схватили оружие, побежали к своим коням, прыгнули в седла и повели своих людей на противника. Приблизившись, они закричали:
– Бросьте копья! Используйте мечи!
Приказ был выполнен, и роялисты атаковали противника с такой яростью, что убили пятнадцать сотен человек и вынудили остальных искать убежище в лагере.
На следующее утро султану стало известно, что его армия, сначала потерпев поражение, в конечном счете одержала победу. Обозлившись на союзников, он приказал казнить заложников. Три заложника Ибн-Хафсуна были обезглавлены, четвертый, Ибн-Мастана, спас свою жизнь, поклявшись султану в верности. Следующим был Абд-ер-Рахман, сын Ибн-Хаджаджа. Его отец не жалел ни обещаний, ни средств, чтобы обеспечить ему сторонников при дворе, и не уставал повторять, что, как только султан вернет ему сына, он вернет ему свою преданность. Среди друзей Абд-ер-Рахмана был славянин Бадр, который проявил смелость и обратился к монарху, когда Абд-ер-Рахман уже приготовился к смерти.
– Господин, – сказал он, – прости мою дерзость, но соблаговоли выслушать. Заложников Ибн-Хафсуна больше нет, и, если ты казнишь сына Ибн-Хаджаджа, эти люди объединятся в желании отомстить. Невозможно успокоить Ибн-Хафсуна, потому что он испанец, но нет ничего невозможного в привлечении на свою сторону Ибн-Хаджаджа. Ведь он араб.
Султан собрал визирей и посоветовался с ними. Кстати, ни у одного другого султана не было такого количества визирей. Иногда их было больше тридцати. Те единодушно одобрили совет Бадра. После ухода визирей Бадр снова обратился к султану. Он сказал, что если монарх отпустит Абд-ер-Рахмана на свободу, то в будущем сможет рассчитывать на лояльность лидера севильцев. Видя, что султан колеблется, Бадр попросил своего влиятельного друга, казначея Тохиби, составить памятную записку, в которой предложить султану согласиться с Бардом. Документ развеял последние сомнения султана, и тот велел Тохиби вернуть Абд-ер-Рахмана отцу. Ибн-Хайян ошибочно относит это событие к 287 году по хиджре вместо 289 года.
Едва ли стоит говорить, какую большую радость испытал Ибн-Хаджадж, заключив в объятия своего любимого сына, которого не видел шесть лет. И он не поскупился на изъявления благодарности. Объявив в письме султану после смерти Ибн-Хальдуна, что последний всегда подстрекал его к мятежу, он, вероятнее всего, говорил правду. Кораиб был его злым гением, и теперь, когда этого честолюбивого и коварного человека не стало, для Ибн-Хаджаджа многое изменилось. Не доводя дело до окончательного разрыва с Ибн-Хафсуном, которому он продолжал слать подарки, Ибн-Хаджадж все же перестал быть его союзником. Он больше не выказывал враждебности султану, а регулярно выплачивал дань и отправлял людей в армию. По отношению к суверену он стал принцем-данником, но в своих владениях его власть ничем и никем не ограничивалась. Он содержал армию, назначал всех официальных лиц в Севилье, от кади и префекта полиции до бейлифа. У него был личный совет, охрана из пятисот рыцарей и парчовое платье, на котором золотом были вышиты его титулы. Он правил с княжеским благородством. Неумолимый при отправлении правосудия, он проявлял безжалостность к преступникам и железной рукой поддерживал строгий порядок. Принц и купец, литератор и покровитель искусств, он получал дары от зарубежных правителей. Корабли везли ему богатейшие ткани из Египта, ученых из Аравии, певиц и танцовщиц из Багдада. Красавица Камар, которую он приобрел за баснословную сумму, услышав о ее талантах, и бедуин Абу Мухаммед Одхри – грамматик из Хиджаза – стали украшением его двора. Последний, услышав неправильно построенную фразу или неверное слово, всегда вопрошал: «Ах, горожане, почему вы так плохо обращаетесь со своим языком?» Был общепризнанным авторитетом во всем, что касалось чистоты речи и правильности стиля. Остроумная Камар быстро добавила к своим музыкальным талантам красноречие, поэтический дар и непомерную гордость. Однажды, когда некие пустоголовые аристократы стали рассуждать о ее происхождении и прошлой жизни, она сочинила следующие строки:
