– Эй, куда ты пошла?! – услышала окрик охранника вслед.
Быстро оглядевшись, приметила стул и подперла спинкой ручку.
Анья столкнулась с гневным взглядом: подоспевший охранник дышал в стекло. А затем отвернулась и увидела людей, которых заметила еще в коридоре. Пятеро или шестеро. Походило на групповой сеанс. Только люди сейчас разбрелись и находились по разным углам.
– Я смогу, – шептала Анья, устремляясь в центр зала. – Я смогу. У меня все получится.
Анья остановилась посередине помещения, а затем подумала и встала на стул. Закрыла глаза и, как бывало десятки раз, стала ловить волну. Она хотела, чтобы люди всполошились, чтоб подпали под чары и пошли на нее. Как в столовой. Да, то было эгоистично: использовать в своих целях больных, то было глупо, потому что опасно, но другого выхода она не видела. Ей нужно доказать, что она не лжет. Что все, что рассказала доктору Эскола – правда. Сущая правда.
Только люди к ней не шли, ни один из них. Люди изумленно, а то и посмеиваясь, смотрели на нее,… и они не шли. Почему они не шли?
Сжала кулаки и зажмурилась крепче. «Давайте же, призрачные тени, мерцающие, похожие на дымку, разлетитесь, окутайте людей: мужчин и женщин, молодых и старых…».
Анья простояла с закрытыми глазами длительное время, пока не вышибли дверь, и в помещение не ворвалась охрана.
Ее схватили. Анья извивалась, просила отпустить, она вырывалась и била ногами.
Анью увели. Едва ли не на руках вынесли из зала, однако перед этим она заметила…сквозь пелену невыплаканных слез.
У дверей, в толкотне людей, стоял взволнованный и сочувствующий доктор: доктор Эскола. Он смотрел на нее.
Глава 10
В конце тоннеля
Больше не было выходов в свет: в свет внеизоляторных флуоресцентных ламп. Анью не только не выпускали из камеры, ее ограничили даже в одежде: приходилось снова ходить в сорочке – очевидно, последняя выходка была лишней. А вот количество лекарств увеличили, и это стало для нее неожиданностью. Очередной неожиданностью. Казалось бы, могли бы довольствоваться тем, что заперли в клетушке: Анья все равно никуда не убежит, не совершит новых глупостей, не доставит проблем. Для чего дополнительные меры?
С этих пор Анья мало, что помнила: день, ночь, вторник, пятница – дни слились воедино, в одну непрерывную неразличимую полосу. Она все больше времени проводила в кровати в апатичном, полусонном состоянии, не имея ни сил, ни желания шевелиться и уж тем более что-либо делать. Да и делать было нечего.
Вернулся страх. Тот самый, липкий и навязчивый, который убивал надежду в будущее. Он мучил ее вначале, стоило открыть покрасневшие глаза и впервые узреть удушающие стены, возобновил мучения теперь. Только действовал сейчас иначе: через сны.
Сны ей снились мутные, какие-то абстрактные и недобрые. Анья оказывалась в потустороннем мире, в котором все представлялось неправильным: деревья внутри воздушных шариков, они улетали в далекую высь; животные несуразных габаритов, они поражали игрой пропорций: коты размером с ларек, собаки величиной с таракана; и люди. Они ходили в розовом тумане: густом, бурлящем и кудрявом, скрывающем отдельные части их тел. Анья видела либо только ноги, либо только туловища, которые в движении исчезали за очередной неясной пеленой, бывало шеи и область плеч. Этакие всадники без голов. Остальное тонуло в дыму.
«Такого не бывает», думала Анья. «Это все неправда», говорила себе, однако сама же в том сомневалась. А может, бывает? Может, то правда? Возможно, пошатнулись основы мироздания, и реальность с фантазией поменялись местами?
Анья просыпалась под крики людей – парализующие стоны, истошные вопли, – которые неясно, откуда доносились. То ли тянулись за ней из снов, то ли встречали из соседних палат. Однако надолго с ней не задерживались: Анья быстро уходила в беспамятство, где ее встречал очередной чудо-сон.
В первое время после дня провала, когда Анья попросила помочь с побегом, доктор Эскола не приходил и не посылал к Анье людей, чтобы проверить ее состояние. Растерялся? Разочаровался? Ушел в подполье, опасаясь новых просьб?
Наверное, все и сразу. Должно быть, думает, что Анья спятила и не понимает, что несет. Должно быть, боится непомерных ожиданий, непроизвольно возложенных Аньей, которые он не мог, да и не хотел оправдывать.
Однако внезапно он все же пришел. Неделя, две, может, месяц – течение времени потеряло значимость. Разве что Анья еще сносно мыслила и не настолько потерялась в себе.
Анья сидела спиной к бескомпромиссной двери и подставляла лицо лучам дробленого решеткой света. В голове – постлекарственное похмелье, в теплых пальцах – легкая дрожь в атмосфере полнейшего безразличия к тому, что происходит.
– Я ознакомился с вашим личным делом, – заговорил с ней доктор Эскола, как только щелкнула, закрываясь, дверь. У нее должна бы развиться клаустрофобия. Почему ее все еще нет? Надо бы об этом подумать…– Мне сложно поверить в то, что там написано. А написано там об убийствах. Двух. Первое – еще в школе. Драка, избиение. На следующий день девушку нашли в туалете. Списали на несчастный случай. Второе – в университете. Повздорили со своей одногруппницей. «Жестокое и хладнокровное, с применением холодного оружия».
Говорил он тихо, без эмоций, стоя у стены, спиной к умывальнику.
– У меня нет причин вам помогать, мне нет смысла вам помогать. Но я хочу вам помочь. Вот что странно: я действительно хочу вам помочь. Только то, что просите… Это невозможно.
Нет ничего невозможного. Есть нежелание рисковать.
– Если бы даже захотел,… Анья, я не знаю, как такое осуществить.
…и подумать.
Анья молчала. Что могла ему сказать? Что никого не убивала, она невиновна, что описанное в личном деле – вымысел? Анья уже говорила, и он не поверил. Снова доказывать, что она ни при чем? Возможно. Но не сейчас – позже. Сейчас не могла: Анья устала, Анья выдохлась, и единственное, чего хотела – спать.
Анья легла лицом к мужчине, закрыла глаза и… сжала кулаки, которые оказались под смятой подушкой. Не имеет: не имеет права. Анья не имеет права его осуждать. Доктор Эскола ни в чем не виноват: не виноват в ее заточении, не виноват, что живет в иллюзиях: в иллюзиях реальной жизни. Он ничего ей не должен, ничем не обязан, а она заставляет нарушить закон, пойти на преступление. Как она могла? Доктор Эскола прав: это невозможно. Анья знала: заставлять неправильно. Но как же обидно было, невыносимо тошно. От несправедливости. От беззаконья. От понимания того, что так, как есть, быть не должно. Должно быть по-другому: легко, просто и не здесь. Ни в этом месте…
Дверь неторопливо отворилась и так же неторопливо вернулась к стене. Доктор Эскола ушел под красноречивое молчание Аньи.
Волн Анья больше не ловила. Не хотела. Не могла. Вспоминать о провале было больно. Сила ее подвела: ввела в заблуждение и в решающий момент отказала в своей поддержке. За что так с ней поступила? Хотя имело ли это значение: для чего, почему, как случилось? Анья проиграла и упустила шанс: один единственный, неповторимый шанс выбраться из «лечебной» тюрьмы. Она потеряла доверие человека, который мог бы в этом помочь. Не в этом, так в чем-то другом, не менее важном. К примеру, скрасить однотипные дни. Анья не ждала ничего хорошего, будущее представлялось мрачным, гнетущим и безрадостным. Наверное, так ей и суждено: прожить до конца своих дней заложницей в ловушке клинических стен. И никто не поможет их развести. Друзья здесь вряд ли найдутся, а единственного друга, который был, она потеряла: несмотря на недавнюю встречу, между ними разверзлась пропасть.
