Чего он ждал? Ее осечки? Удобного момента? Казалось, сделай она очередное движение, пошевели хотя бы пальцем, и этот нож окажется воткнутым в нее.
Мужчина задышал глубже – мощная грудь вздымалась и опускалась. Но не частота дыхания приковала ее внимание – дымок: алый дымок рассеивался по светлым радужкам глаз.
Под очередной атакой страха, Ликерия опустила взгляд на нож. Что могла Ликерия противопоставить этому мужчине – созданию, во многом ее превосходящему, имея в арсенале какой-то жалкий кухонный нож? Бесполезный нож!
И словно в ожидании этого момента, минут отчаяния и терзающих сомнений, мужчина двинулся вперед, сокращая и без того минимальное расстояние.
Рука Ликерии дрогнула и стала сгибаться под напором тела. Улетучилась былая уверенность, растворилась прежняя решимость. Оказавшись в состоянии оцепенения, все понимая, но, не имея ни сил, ни возможностей повлиять на происходящее, словно наблюдая за собой со стороны, Ликерия только и могла, что стоять и смотреть за тем, как лезвие утопает в податливой плоти.
Мужчина склонился к ней настолько близко, что она почувствовала его дыхание.
– Если не способна закончить начатое, не следует и начинать, – прохрипел он ей на ухо, а после выхватил нож и, не глядя, метнул его в сторону.
А в следующее мгновение он сминал ей губы в жестком, требовательном поцелуе. Нереальном поцелуе.
Ликерия оказалась в стальных объятиях: она не могла шевелиться, не могла свободно дышать. Ее пожирали, ею не могли насытиться – так представлялось Ликерии; бредовые мысли, что внушались ей шокирующими действиями мужчины.
А Ликерия ему позволяла: позволяла насиловать губы, ошеломленная подобным натиском. Когда же посетила мысль, что надо бы сопротивляться, бежать скорее прочь, он выпустил ее из объятий и отступил на приличное расстояние. Он установил ощутимую дистанцию.
Они оба тяжело дышали. И смотрели. Друг на друга. Ликерия с неверием в случившееся, мужчина с горящим пронзительным взглядом.
Затем он опустил голову и провел руками по лицу.
– Не следует и начинать… – проговорил невнятно, обращаясь, скорее, к себе.
Он поднял взгляд – карие, теперь «нормальные» глаза взирали на нее с уже знакомого лица, не позволявшего понять ход мыслей его обладателя.
Что же это происходит? Что творится с ее жизнью? Что?!
Ликерия разозлилась. Ей захотелось причинить ему боль, неважно какую, главное, чтобы он страдал, страдал, страдал. Это было так на нее непохоже…
Ликерия приготовилась к худшему: больше того, что случилось, ее ничто не способно поразить. Возможно, он хочет над ней надругаться…
Но мужчина удивил.
– Я вернусь, – сказал предупредительно и, просверлив ее глазами, скрылся за дверью. Бросил короткую фразу, убежденно и не к случаю повелительно, словно за фразой этой скрывалось много больше обычного «Я вернусь». Будто это должно было что-то для нее значить, будто она должна понимать, что это значит, и, судя по твердости обращенного взгляда, принять к немедленному исполнению.
Сбитая с толку, она глубоко вздохнула – нужно успокоиться. Что только что произошло? Что это было? Я вернусь? Он сказал: «Я вернусь»? Ликерия определенно ничего не понимала. Не могла понимать, не хотела. Ликерия хотела одного – покоя.
В намерениях достичь блаженного состояния, Ликерия собралась покинуть гостиную, когда, обернувшись, застыла – взгляд приковала она.
На оклеенной обоями стене, сбоку от Ликерии висела картина с изображение большого зеленого яблока. Дешевое полотно покупалось на местном рынке, чтобы скрыть обширные площади желтого в мелкий цветочек недоразумения. Но, невзирая на стоимость и качество произведения, оно ей нравилось: крупное, на вид сочное яблоко в глазах Ликерии представало символом яркой, красочной жизни.
Ступая неуверенным шагом, Ликерия подошла к дивану, над которым висело «яблочное» полотно.
– Что такое… – Она потянулась к картине, однако так до той и не дотронулась: не решившись, а может, испугавшись, отдернула руку и поднесла ее к губам.
В самый центр яблока, идеального, с играющими бликами, был воткнут нож. И прямо на бежевый диван – на ее темно-бежевый диван – капала блестящая красная жидкость. То была кровь. Ярко-красная кровь, замутненная черными прожилками.
Глава 33
Нелли провела в участке двое суток – сложно, больно, тяжело. Нелли потеряла друга, учителя, отца – в лице Зойла она потеря всех тех, кого ей так не хватало на протяжении большей части жизни, однако в действительности ее потери были ничем в сравнении с тем, что в первую очередь не стало очень хорошего человека. Он погиб, и погиб ни за что. Просто так. Потому что когда-то имел глупость ей помочь. Потому что жизнь порою и часто – несправедлива.
Все подневольное время прошло в допросах: через силу, через «не могу», ей приходилось отвечать на каверзные и неудобные вопросы. В тусклой, невзрачной комнате, под режущим взором серых глаз у нее не брали показания, нет – ее допрашивали как первую и последнюю подозреваемую. Об уютном кабинете полковника Алаева пришлось забыть, хотя руководил процессом сам полицейский. Почему руководил – непонятно, вроде как являлся заинтересованным лицом. И вся его заинтересованность, разумеется, не могла не ощущаться Нелли. Спроси ее, она бы предпочла кого другого в роли главного поборника справедливости.
Полковник и раньше не питал к ней симпатии и по вполне понятным причинам не доверял, но если при первой их встрече правда умело скрывалась под масками «хитрый, не выдающий намерений полицейский» и «друзья Зойла – мои друзья», периодически чередующимися между собою, то сейчас наблюдалась совершенно иная картина.
Полковник, конечно, не кричал и с кулаками на нее не кидался, однако взгляд «ах ты тварюга, откуда ж ты взялась такая», не спускаемый с Нелли более чем на пару секунд, говорил о многом. Например, о том, что шторы показной вежливости были сняты, и Нелли могла наблюдать истинное к себе отношение. Как итог – ее мучили бесконечными вопросами. Полковник мучил, словно желал взять измором; словно ему нравились ее сбивчивые, невнятные ответы; словно она была преступницей!
Она была в таком разбитом состоянии, что ни разу за все время допроса не подумала взять адвоката, эта мысль не посетила ее затуманенную голову. А потому ей, и без того ощущающей себя атрофированной инфузорией туфельки, будучи не в состоянии вникать во что-либо сложное, приходилось напрягаться вдвойне, дабы находить логичные правдоподобные объяснения. Кем были нападавшие? Вы их знали? Почему напали? Почему на вас? Почему сейчас? Куда, когда и зачем скрылись? Как все происходило?..
Это было ужасно. Она не помнила, а делались ли перерывы?
Как оказалось, полицию вызвала Анита, хотя в диспетчерскую после ее звонка поступило еще два вызова от прохожих, обеспокоенных «воплями» в баре: а ведь на дверях висела табличка «Закрыто».
