– Послушай… те, гражданин. Нет у меня огня. И огнива нет. И спичек, и зажигалок. Не курю вообще. Шли бы вы…
– А ты что, студентик, девочку тут караулишь? Прячешься. Красивая хоть подруга?
Я скрипнул зубами.
Вдохнул-выдохнул. Вежливость, что называется, лучшее оружие вора. Ну и… шпиона, наверное.
– На любителя девочка, – буркнул в ответ. – Толстая очень. И грубая.
– С огоньком! – оживился бомж. – А говоришь, огня нет. Да ты ходок, парень!
– Дядя! – занервничал я. – Ну иди, пожалуйста, своей дорогой. А? Сейчас… девочка выйдет и… спалит меня из-за тебя.
– Да-а… веселый ты, студентик.
– А ты, дядя…
Дальше свое остроумное умозаключение я разворачивать не стал. Потому как… не смог. По крайней мере, вербально. Вместо этого зашипел бешеным чайником, яростно втягивая в себя воздух сквозь стиснутые зубы, а в глазах так полыхнуло, что кругом светло стало, несмотря на поздний час! Локоть и запястье правой руки оказались в железных тисках, а внутри железа через две замысловато прижатые точки пульсировала боль. Огнем. Электрическим разрядом! Я на краю ощущений понял, что вот сейчас закончу всасывать воздух через ротовое отверстие и… пожалуй, завизжу. Как недорезанный поросенок на скотобойне. Отчаянно и оглушительно громко!
– Тихо, – прошелестело с того места, где только что находился безобидный бомж, а сейчас шевелился сноп праздничных искр… из моих собственных глаз. – Пошел!
Я вдруг сообразил, что вроде бы не так уже и больно.
И визжать… совсем даже и не обязательно, хотя жесткий захват на болевых точках не ослабевал. И эти тиски меня куда-то тянули. Точнее – направляли. Кажется, в сторону угла здания.
– Что вам… – прохрипел я, не к месту вдруг сообразив, что снова стал «выкать» странному гражданину.
Закончилась фамильярность, стало быть? Видимо, не до амикошонства тут.
– Заткнись, студент. Руку сломаю!
Знаете, я ему поверил.
Хотя и боксом когда-то занимался, и дзюдо, и еще кое-чем серьезным – в бытность своей дружбы с операми из КГБ. Может… поэтому и поверил? Молча доковылял до угла, где моя многострадальная рука все же была выпущена из тисков на свободу. С чистой совестью. Я стал судорожно растирать локоть. Между прочим, даже не помышляя о побеге. Руку, блин, словно отлежал. Будто затекла из-за пережатой артерии. Или как после новокаина ощущения: тысячи иголок под кожей…
– С Трафаретом работаешь?
Я вытаращился недоуменно.
Однако, вопросик! В лоб, что называется.
– С-с каким Трафаретом?
– Горбатого не лепи! Вторая рука целая?
– Ц-целая…
– Ненадолго!
– Не знаю я никакого Трафарета!
– Голос уйми! – вежливо попросил меня мужичок. – На полтона.
И даже показал пальчиками, как он себе представляет эту транспозицию.
Сантиметров шесть. Железными своими пальчиками. Вот умеют же люди быть убедительными! А сам вроде – вша вшой: моего роста, невзрачный, узкоплечий, даже сутулый слегка. Лицо худое, небритое и глаза какие-то горячечные – смотрит спокойно, скучно даже, а в зрачках – ядерный реактор!
– Я не знаю, – горячо зашептал я тише «на полтона». – Никакого Тра-фа-ре-та не знаю. Поймите… вы!
– А чего терся здесь?
– Девочка…
– Плечо вывихну!
– Мальчик, – сдался я.
Плечо – это очень больно. Проходили. А этот не врет, точно… вывихнет.
– Уже ближе. Продолжай.
– Сильно взрослый мальчик. Мужик скорее, – постепенно выкристаллизовывалась из меня истина. – Здоровенный. Лет тридцать или чуть меньше. Тот еще бычара: наколки на пальцах… тут и тут. Бандюган, короче.
Дядька с тисками вместо рук внимательно меня разглядывал.
Молча. Наверное, раз он такой… железный робот, то включил, стало быть, свой внутренний детектор лжи. И сканирует на искренность свою жертву.
– А где он сейчас?
Я махнул рукой.
– Как дождь начался, в здание зашел. В театр. С черного хода. Вымокнуть боится.
– Давно?
– С четверть часа уже.
– И нет до сих пор?
Я хмыкнул. Да, не такой уж ты и робот, дядечка. Коли вопросы задаешь туповатые.
– Почему нет? Есть, конечно. Просто он… в шапке-невидимке. Тут стоит. У вас за спиной. Эй! Привет, морда.
Мужик непроизвольно дернул головой, будто собираясь оглянуться. Не оглянулся все же, зато стал выразительно рассматривать мою переносицу.
– Веселый ты… студентик, – повторил многообещающе.
– Обхохочешься, – начал борзеть я, оправляясь от шока первого знакомства с железным дровосеком. – Жизнь, она ведь такая веселая!
– А ты не думал, что твой… мальчик мог выйти через другую дверь? Со стороны проспекта, например, есть выход. Или через парадный вход.
– Не-а. Здесь он выйдет. Это как пить… Встреча у него.
– С тобой?
И правда тупой.
– Зачем бы я прятался, если со мной? С другим… мальчиком.
– Интересно. Слушай, а зачем ты за ним следишь?
– За кем?
– Не тупи! За тем бандюганом с наколками.
Это я – «не тупи»? Вот сейчас смешно получилось.
– А вы зачем. Вернее… за кем? Вы ведь тоже за кем-то следите?
– Не твое собачье дело!
– Тогда и… – начал было я и… осекся.
Настала очередь усмехнуться ему.
– Ну. Продолжай.
– Чего вам от меня надо?
– Шоколада! Ты стой, стой. Не дергайся.
Да что за дела тут творятся?
Я вдруг почувствовал, как постепенно начинаю злиться. Со стороны своей взрослой, умудренной составляющей. И не просто злиться – меня не по-детски начинал выпсиховывать этот странный тип! Да так, что бешенство накатывало. Неотвратимо. Угрюмая носорожья ярость – слепая, бессмысленная и беспощадная, как русский бунт. Подумаешь, «железный» нашелся! Ну и чего особенного? Теперь что, по этому чудесному поводу руки всем нужно выкручивать? Все ему дозволено в этом мире? И вообще – что это за бомжи такие пошли? Подкрадываются, хватают, тащат куда-то!
– Да пошел ты! – выдал я ему с чувством. – Еще раз руку протянешь, глаз проткну! Пальцем. Хочешь попробовать?
Даже палец показал. Указательный… для начала.
Дядька неожиданно расплылся в жизнерадостной ухмылке. Зубы у него были, как у хищной рыбы: мелкие и ровные, один к одному. Хоть и желтоватые. От курения, полагаю.
