– А ты молодец, студент. Не сдрейфил. А говоришь, Трафарета не знаешь. Да у него в кооперативе все такие. Соврал, значит?
Вот те раз!
Наша песня хороша – начинай сначала.
– Ты тупой, мужик? – окончательно вызверился я. – Или русского языка не понимаешь? Чего ты пристал ко мне со своим Трафаретом? Кто это вообще такой?
– Барыга, – спокойно ответил мне мужик, нисколько не обижаясь на «тупого», – дурью промышляет.
– Это… наркотиками, что ли? – опешил я.
Сквер-«таблетка». Говорю же – наркомановская тема…
– Наркотиками.
– А я… что, похож на наркомана?
Мужик снова усмехнулся.
– Вообще-то похож.
– Я просто… мокрый! И усталый…
– Послушай, а как, ты считаешь, выглядит настоящий наркоман? Типа шприц в руке, косяк за ухом. Да? Или у них все на лбу написано? Мол, «употребляю опиаты, близко не подходить, опасно для здоровья». Так, что ли?
– Не так! – огрызнулся я, остывая. – Но, во всяком случае, уж точно и не так, как… я выгляжу.
– Уверен?
Какой-то идиотский разговор.
И неуместный – дождь как раз в эту минуту снова припустил по-взрослому, легко впитываясь в мою изрядно промокшую курточку. Вельвет явно перестал быть водоотталкивающим.
– Да ни в чем я не…
– Тихо!
Мужичок бесцеремонно прижал меня к стене. Между прочим, поставив локоть удушающим приемом прямо мне на кадык. На мой любимый трепетный кадык, к которому даже я редко позволяю себе прикасаться. Причем очень грамотно он этот свой локоть приспособил к моей шее – надо отдать должное.
– Я… никуда… отпусти… – почти беззвучно просипел я. – Слышь, Брюс Ли… воздуха… дай!
Последнее слово пришлось уже на момент освобождения от удушающего фиксирования. Поэтому – чуть громче вышло.
– Тихо, говорю! – зашипел мужичок. – Вышел твой… мальчик.
Я осторожно выглянул за угол.
Так. Вижу вытертую до проплешин кожаную куртку Пестрого, а рядом – какого-то типа в импозантном плаще, лакированных туфлях и под черным зонтом. Остановились под фонарем у балюстрады. На самом краю… «таблетки». А Васю, гляжу, под зонт не пускают! Топчется, болезный, рядом, терпеливо вымокая под дождем. Начальство Васино?
– Ну, – шепнул я мужичку, – точно он.
– А второй?
– Второго не знаю.
– Ты ж говорил, что здоровенный с кем-то встречаться тут собирался. Ну и?
– Не с этим, – продолжал я сипеть чуть слышно. – А! Вон с тем. Что по лестнице поднимается.
И действительно, со стороны набережной Корнилова поднимался панкующий юноша Пистолет. И, между прочим, мы со странным бомжеватым мужичком оказывались у него в поле зрения – как два тополя на Плющихе. Разве что… в тени немного: фонари горели все же где-то ближе к центру «таблетки».
Все равно…
– Ходу! – яростно зашипел я.
Тут же развернулся спиной к бармену и зашагал как ни в чем не бывало вдоль здания по технической площадке, обращенной к морю – благо калитка в железной решетке, ограждающей административную территорию от скверика, оказалась почему-то открытой. Хоть тут повезло.
Мужик потянулся за мной.
– А кто это был?
Мы достаточно отошли от угла, чтобы я развернулся и с чувством глубокого негодования уставился на свою новоявленную помеху. Даже паузу выдержал, чтоб негодник прочувствовал всю степень моего неудовольствия его поведением.
– Кто был? Кто был?! Эх, дядя! – произнес я с горечью в дрожащем голосе. – Ты бы только знал, чего я из-за тебя лишился. Пропал мой конспект…
– У меня дочь умерла, – буднично ответил «дядя». – От передоза.
– Ап…
– Будем знакомы.
Я непонимающе уставился на протянутую руку. Сообразил все же. Аккуратно ее пожал. Тисков в ладонях не оказалось.
– В-витя.
– А меня зови… Аниськин.
Глава 9
Заезженный Голливуд
Ну конечно!
Аниськин.
Вообще-то, если правильно – Анискин: без мягкого знака в середине фамилии. Но вся страна звала его именно так – Аниськин. Кто же не знает сельского участкового из знаменитой советской кинотрилогии – Федора Ивановича Аниськина, деревенского детектива, педагога и философа? Роль которого гениально исполнил великолепный Михаил Жаров – на минуточку, лауреат трех Сталинских премий! Мне кажется, что даже детвора, появившаяся на свет во времена победного шествия по России дикого и слегка недоразвитого капитализма, начиная с 1991 года, – даже эти маленькие акулы потребительской идеологии что-то там про Аниськина да слышали. В первую очередь – в паре со странным именем Фантомас, которое от их меркантильной реальности оказалось так же далеко, как и фамилия Аниськин.
Тем не менее докатилось и до них… эхо «коммунистической пропаганды».
Полюс добра и полюс зла – Анискин и Фантомас. И оба полюса уже не у дел: не востребованы, знаете ли, оказались символы морали в системе реформ «продвинутого» современного образования. Где нет ни нравоучений, ни воспитания, а лишь… «услуги по предоставлению квалифицированного обучения».
Но… это я отвлекся. Наболело.
Речь о другом Аниськине.
Речь об Игоре Анисимове, который тоже, между прочим, милиционер. И который тоже был участковым инспектором. Неплохим, между прочим. Ключевое слово – был.
Все это я узнаю позже.
И по частям. Но тем не менее расскажу именно сейчас и все сразу. В качестве ретроспективы, так сказать.
Итак, Игорь.
В детстве – обыкновенный мальчишка. Такой же, как и сотни тысяч ему подобных. Хотя перед смертью мать по великому секрету призналась все же – корни их предков теряются где-то в дворянских дебрях Российской империи. Да не суть. Главное, что он – ровесник большой Победы, так как родился всего-то на пару месяцев позже триумфального Мая.
Великий сорок пятый!
Время, когда не существовало сытого детства и толстых мальчиков во дворах. Когда хлеб, посыпанный сахарным песком, был главным пирожным, а хлеб, смоченный подсолнечным маслом и посыпанный крупной солью, – деликатесом по праздникам. А если еще и чесноком натереть хлебную корку… мм, пальцы отъешь!
В общем… счастья не может не быть, ибо детство, как известно, плохим не бывает. Оно всегда счастливое, хотя порой и бывает трудным. И не только послевоенная неустроенность тому виной, вкупе с дефицитом на продукты питания, безотцовщиной и беспросветщиной. Бывало, что случались и другие неприятности.
– Ты клоп, Аниська, – говаривал Игорю атаман двора Сенька Прыщ. – И если не принесешь на лыску хлеба с солью вот ему, ему, и… корку мне, значит, бит будешь. До юшки с носу. Исчез отсюдова!
