Он помолчал.
– А что значит это… словосочетание? – не выдержал я паузы. – Ведь… нет в природе такого кооператива.
– Наверное, нет, – согласился он. – Я тогда просто на ее слова внимания не обратил. А… через неделю Машка… она… Ее последнее слово в больнице было – «трафарет». Думал, бредит. А про «кооператив» дошло до меня только через год. Когда… пить бросил.
Даже слово «умерла» избегает!
Тот случай, когда время – очень хреновый доктор. Даже представить трудно, каково этому мужику. И… я ведь не чурбан какой бесчувственный – а плевать на эту политэкономию со всей ее себестоимостью!
– Расскажешь о дочери? – попросил я его мягко.
– Расскажу.
И его прорвало. Часа на полтора как минимум.
Кусок его истории я уже описывал – и про Сеньку Прыща, и про борьбу греко-римскую, и про беду, которая одна не ходит. Хотя рассказывал он гораздо больше. И доверительно: о том, что не для всех…
Потом он как-то резко и нескладно оборвал свой рассказ практически на полуслове, закурил и снова замолчал. На этот раз надолго. Я вдруг почувствовал страшную неловкость от происходящего между нами. Он душу передо мной, щеглом, наизнанку вывернул, а я ни слова в ответ. Да и что тут скажешь? Стандартное «сочувствую»? «Мои соболезнования»? Или: «Держись, чувак. С кем не бывает?»
Как же все это… по́шло!
И лживо, хотя я реально и сочувствую ему, и мне действительно очень жаль его дочь. Просто… иногда слова, даже правильные, бывают лишними. И пустыми.
Но что-то сказать, в конце концов, все же надо?
По крайней мере пока не стемнело вокруг. Ведь сидим же и дуемся друг на друга, как два мыша на крупу…
– Слушай, а я это… Я ведь из будущего.
Ни хрена себе разговор поддержал! Сам того не ожидая…
Он медленно повернулся ко мне.
– В смысле?
– В коромысле. Буквально из будущего. Из две тысячи пятнадцатого года.
Что называется, нашел подходящие слова для сочувствия. Ох уж эти мужики!
Он усмехнулся.
– Ну и… чего там? В будущем?
– Люди там. Разные. И голубые и красные. Живут-поживают, добра наживают.
– Это ты мне… байку сейчас рассказываешь? Сказочку?
– Да уж… по-другому и не назовешь. Только не сказка это. Быль что ни на есть самая настоящая.
Он развернулся ко мне уже всем корпусом.
– Постой-постой. Две тысячи пятнадцатый… Это… через тридцать лет, что ли?
– Ну.
– И что, коммунизм построили уже?
Я хмыкнул.
– Боюсь тебя огорчить…
– Значит, нет. Так… А ядерная война была? Или идет уже?
Настало время мне с удивлением на него уставиться.
– А ты что… так сразу мне и поверил?
– А ты врешь?
– Э-э… нет.
– Вот видишь? Значит, правильно, что поверил.
– Ну…
Он ненормальный?
А если бы я сказал, что с Марса прилетел? «А ты не врешь?» – «Ей богу, с Марса!». «Тогда ладно. Приветствую тебя, брат марсианский!» Это наивность или сумасшествие? После всего им пережитого… я бы даже и не удивился, если б дядька тронулся головой.
– А как там милиция? – продолжал он пытать меня на полном серьезе. – С преступностью как?
– С преступностью хорошо. С милицией… плохо.
– Как это?
На языке вертелась история про «ка́ком кверху», но сегодня я ему уже ее рассказывал. Поэтому сказал просто:
– Преступность растет. Невиданными темпами. Милиция… переименована в полицию.
– Вы совсем там, что ли, с дуба рухнули?
– Полностью с тобой согласен.
– Ну вы даете!
Я вздохнул.
– Если бы только это…
– Подожди!
Он вскочил со скамейки, огляделся вокруг.
– Чего ты? – встревожился я. – Санитаров выглядываешь?
– Пойдем.
– Куда?
– Тут кондитерская на Большой Морской есть хорошая. Попьем кофе с эклерами. Поговорим. Угощаю, студент.
– С чего такая щедрость?
– Ты мне жизнь спас, это во-первых. И рассказать должен очень много, это во-вторых.
– А ты прям точно ни на йоту не сомневаешься в моих словах?
Аниськин усмехнулся.
– Витек! Я же мент, как ты и сам говорил. Я вранье холкой чувствую. Всей своей шкурой. Все, что ты мне сейчас наворотил, – по подаче очень похоже на правду. Хоть мне самому и дико в этом признаваться. Так не врут! Поэтому мы сейчас сядем в кофейне, угостимся пирожными и ты выложишь мне все, что знаешь про эти грядущие тридцать лет. От и до.
– А зачем тебе?
– Чтоб понять: или ты искусное брехло, которых свет не видывал, или… ты действительно из будущего. Что… тоже не фигово по нашим меркам. Пошли, друг.
– Ну… пошли, коль не шутишь.
Может, мне лучше было сказать ему: «Мои соболезнования»?
Теперь уж даже и не знаю…
Глава 14
Честная пирамида
– …как это: «деньги из воздуха»? Снова бредишь, студент?
– Не брежу, – невозмутимо ответил я, даже не уточняя, какой именно случай моего очередного бреда имел в виду Аниськин сейчас. – Простейшая схема добровольного изымания денежных средств у населения. Коих в мое время придумано великое множество. Помнишь, как у Остапа Бендера?
– Даже у материи есть закон: из «ничего» ничего возникнуть не может! – не успокаивался Аниськин. – А «воздух» в твоем изложении как раз это самое «ничто» и есть!
– Ты сам-то понял, чего сейчас сказал?
– Я-то понял. Это ты чего-то не понимаешь! Чепуху какую-то городишь…
– Хочешь, расскажу?
– Про что?
– Про то, как «делать деньги из воздуха»!
– Ну… валяй. Попробуй. Удиви меня неимоверно.
– Слушай же, – поерзал я, удобнее усаживаясь в неудобном кресле кондитерской. – Сколько денег ты получал, будучи участковым? Если это, конечно, не главная государственная тайна Страны Советов.
– Никакой тайны: оклад, плюс выслуга, плюс надбавки… чуток до двух сотен не хватало.
– Пусть будет двести, – расщедрился я. – А теперь представь следующее: заглянул к тебе сосед, очкарик из НИИ с зарплатой в семь червонцев, и хвалится, мол, подработку нашел, десять целковых в день. Червонец! Причем без отрыва от его любимой работы в какой-нибудь лаборатории, где он вонючие пробирки моет день-деньской из-под разной там плесени. Сколько у него в месяц получается от этой подработки?
