Я задумался.
Ведь не отец же я ему родной?
«Что я, сторож брату своему?»
В принципе, и возмущение его выглядит вполне естественным: «Как ты мог такое подумать, друг?» – и ладонь тыльной стороной к отвернутому лбу. Это к тому, что четвертый год всем врет, что наркоманит!
И все равно лучше бы своими глазами удостовериться, что вены чистые – сейчас под водолазкой не видно. Я слышал, что неофиты всегда колются именно в локтевой сгиб, в медиальную вену. Мол, пару раз уколюсь и завяжу. Типа мне запросто. А следы от двух-трех уколов не подозрительны: кровь сдавал на анализы, а медсестра-практикантка вену не могла сразу найти, несколько раз колола.
А от кого я это слышал?
Задумался, вспоминая. Несколько раз даже лоб потер… тыльной стороной ладони. Нет, не от Марьяны. Раньше. Гораздо раньше! Да от Сашки же и слышал!
Вот же… жук.
Эрудит хренов.
Глава 20
Устами младенца
В конечном итоге – переночевали в актовом зале.
Как бомжи. Лежа на не очень чистом полу под отопительными батареями и засунув под головы стопки книг вместо подушек. Поэтому с утра оба выглядели осунувшимися, мятыми и пыльными. Впрочем, как и большинство студентов перед серьезной полувыпускной сессией.
Сашка просился со мной в музыкальную каморку за сценой испить чаю, но я был непреклонен – правило есть правило: в зал – еще куда ни шло, в святая святых – только ближний круг. Прогнал его в буфет, благо наша местная кормильня работает спозаранку. Пусть там харчуется.
Ближе к началу занятий в каморку подтянулись и братья-музыканты.
Выспавшиеся, чистые и относительно сытые (по крайней мере, от моего пустого чая все дружно отказались). Особо счастливым выглядел Вова Микоян, что всех ненавязчиво раздражало. Ну, кроме меня, естественно. Мне таки плевать, каким солнцем пригрело его армянские бока.
– Вова! Да ты никак прелюбодействовал всю ночь? – Наш барабанщик Андрюха выдал именно то предположение, что вертелось у всех на языке. – Люди! Ну ведь нельзя же выглядеть таким безобразно довольным в это гнусное утро!
– Да пошли вы, – цвел Вова и разве что не пахнул… на наше счастье. – Отстаньте все!
– Все нормально, Вовчик, – похлопал его по спине Рома Некрасов. – Когда-нибудь это и у тебя должно было случиться. Лучше раньше, чем позже. Но и позже… не фигово.
– И ты пошел тоже!
– Реально, Вовка. Кончай улыбаться, черт! Я эту ночь в нашем актовом зале провел. На полу, между прочим. И то не улыбаюсь. А ты цветешь, как чайная роза!
– Каждый сам для себя… отличный дьявол.
– Да-да, слыхали уже эту муть. От кого только, не помню. Сам-то понял, чего сказал?
– Пошел ты…
Ромик – сама непосредственность: сел рядом и приобнял Вовку за плечи, спросил:
– Скажи честно, Вовыч, Сонечка тебе дала… разрешение за нее подержаться? Или ты без спросу трогал? Гы-гы!
Вот дурачо-ок! Весь шарм испортил, опустил планку. А такая пикировка была высокая, заслушаешься!
Вовка стряхнул с себя его руку и улыбаться перестал.
– Я тебе сейчас, Рома… в морду дам! – произнес слегка дрожащим от негодования голосом. – Только попробуй еще что-нибудь про нее корявое сказать!
А ведь даст, коли пообещал.
Два друга неразлейвода: оба с Северной стороны, учились до технаря в одной школе, живут в ста метрах друг от друга. В техникум и обратно через всю бухту на катере – всегда вдвоем. Первый раз вижу, что они ссорятся.
– Все-все! – поднял руки Ромик. – Сдаюсь. Сонечка – это святое. Не трогаем даже языками.
Какая муха его укусила?
Вовка вскочил разъяренный и без лишних слов сунул Ромке в глаз. Обещал же!
Именно «сунул», потому что бить наш Вовка не умеет. Ромик поморгал пару секунд, не веря собственным ощущениям и слегка опешив от полученной плюхи, а потом ожидаемо бросился давать сдачи – хорошо, что Андрюха ловко перехватил его на самом старте: Ромка и повыше, и поздоровее своего братана с Северной. Не поздоровилось бы Вовчику.
– Да я! Да ты! Чего бить-то сразу? – изливался обидой Ромик, сдерживаемый уже двумя миротворцами: я подключился. – Это ж имеется в виду не лизать языками… ее, а говорить… о ней! А он ничего не понял. И в глаз?
Наш Ромик – мозги-и! Большие и… детские.
Впрочем, девочкам нравится. Млеют просто от его перлов. На курсе, кажется втором, – Вовка даже блокнотик заводил специальный: для записей особо ярких выступлений друга. Забавно выходило, пока через полгода до Ромки не дошло, что это некоторым образом… обидно, слушай! И он потребовал от Вовки изничтожить весь компромат. Блокнот торжественно сожгли в курилке, и конфликт был исчерпан.
А сегодня – вот так, на ровном месте… и локальное обострение!
Куда катится мир?
– А ты… изъясняйся лучше! – огрызнулся Вовка, уже, наверное, раз десять устыдившись своей вспышки гнева. – Трафаретчик хренов!
Трафаретчик?
У меня непроизвольно отвисла челюсть.
– А при чем тут… «трафаретчик»?
– А ты у него спроси!
– Рома, что значит «трафаретчик»?
– Все! Отпустите меня. Я уже успокоился.
Мы с Андрюхой убрали руки.
– Ну?
– Чего «ну»?
Я выдохнул.
– Кто такой «трафаретчик», Рома?
Роман покосился на друга.
– Тот, кто «трафаретит» таблетки на производстве, – выдохнул.
Я заморгал.
– Чего-чего?
– Объясняю: мы с Вовкой позавчера заболели. Простудились на катере. Я купил аспирин, и мы его пили. Зашла тема о людях, что пакуют таблетки в такие дырявые пластинки, заклеенные калькой. Или фольгой. Я слышал, что их называют «трафаретчиками»…
Вовик хлопнул себя по лбу и закатил глаза:
– Не-эт! Не надо снова…
– Может, фасовщиками?
Ромка задумался.
– Там все сложнее, – заявил наконец он компетентно. – Трафаретчики – это фарцовщики самой высокой квалификации.
– Фасовщики, Рома! Фасовщики. А не фарЦовщики!
– А какая разница?
– Это ты так прикалываешься? – догадался я. – За глаз свой мстишь?
– Не вижу никакой связи.
Мы переглянулись.
А я стал экстренно вспоминать – в каком году взорвется Чернобыль? Не пропустил ли я чего в этом варианте реальности? Да нет, года полтора у нас еще есть в запасе. Тогда что сегодня с Ромиком, ежели нет радиации? Ночное нашествие малярийных комаров? Цилиндрические пирожки Микояна с рыбным фаршем? Обезвоживание недооформившегося организма через чрезмерный секс?
