«Анфан террибль»! В смысле… балбесы одни кругом. Да еще и наркозависящие.
Пойду, пожалуй…
– Всем оставаться на своих местах! Работает… э-э… изобразительно-художественная экспертиза от городского отдела внутренних дел. Всем понятно?
Куда уж понятнее! Почти «Маски-шоу».
В проеме входных дверей вижу Аниськина с какой-то раскрытой ксивой над головой. Под мышкой – толстенная папка с документами. Готов поспорить – там пачка газет, минуту назад купленных в «Союзпечати» за углом. За спиной моего напарника – толстый милиционер с застенчивым лицом вороватого директора овощебазы. Глазки у него, понятное дело, – бегают из стороны в сторону: не привык, значит, к авантюрным прожектам. Кто это, интересно – кинолог? Паспортист? Патрульно-постовая служба?
Вот же чудило этот Аниськин. Спугнет же сейчас удачу!
– Послушайте, товарищ… Кто вы по званию?
– Тебе что нужно, парень? – выглянул из-за плеча моего напарника толстый милиционер. – Не вмешивайся, пожалуйста. Не видишь? Мы из органов!
– А я что? Из микросхем? – к месту вспомнились мне кавээнщики с Урала. – Я тоже из органов. Только чуть-чуть из других! КГБ СССР. Отдел борьбы за… чистоту нравов. Пятое управление.
И показал из внутреннего кармана уголок студенческого билета в темно-бордовой обложке. Аниськин недовольно нахмурился.
– Так что со званием?
– Я… капитан. Да, – выдавил он из себя с трудом. – В чем дело? Товарищ… э-э…
– Майор.
– Чего-о? Майор?!
– Товарищ капитан! – одернул я его со вкусом, используя родные до боли интонации армейского зоопарка. – Соблюдайте, пожалуйста, субординацию! И держите себя в руках, будьте любезны. Вы же… советский милиционер!
– Ап-п… о-оф! Да… В смысле слушаюсь! Товарищ… м-майор.
– Отойдем на минутку.
Я с важностью подцепил его под локоток.
– Быстро валите отсюда! – прошипел ему в ухо. – Все решено уже. Теперь можно только хуже сделать.
– А как же…
– Все расскажу на улице. Жди меня вон в том парке, – показал ему на скверик за окнами школы (и снова скверик!). – Спустись ближе к бухте, чтобы не видно было отсюда. А теперь… вытянись по стойке смирно и покивай немного головой. Сверху вниз.
– Зачем это?
– Делай как говорю! Вот так. Еще разик. Вот таким ты мне нравишься больше!
– Убью, студент!
– Тише шепчи. Легенду испортишь. Теперь забирай своего «Весельчака У» и рысцой отсюда, краснея и бледнея в движении!
Боевая бригада, состоящая исключительно из внутренних органов, позорно ретировалась. Я вернулся к остолбеневшей директрисе.
– Все в порядке, Ирина Васильевна. Нет оснований для беспокойства.
– А что это…
– Ведомственные накладки, – туманно пояснил я. – Плюс неуместное рвение исполнителей на местах. Но все это поправимо. Волноваться совершенно не нужно.
– Хорошо, я не буду.
– Позвольте все же мне откланяться.
– Вы так молодо выглядите, товарищ… майор! – вырвалось у женщины неконтролируемое изумление. – А когда разговариваете, наоборот. Словно вам лет сорок, не меньше!
– Работа у меня такая. Но… вы мне льстите.
Интересно – льстит там, где «молодо выгляжу», или там, где «сорок, не меньше»? Она тоже, кажется, слегка запуталась. Кстати, мне далеко больше чем за сорок – значит, и правда льстит.
– Вы знаете, я хорошо разбираюсь в людях…
– Я все же пойду, – перебил я женщину, сняв тем самым скользкую тему с повестки дня. – Насчет информации по преподавателю у нас все в силе остается? Мы же с вами договорились?
Она мелко закивала головой.
– Да-да. Через два дня.
– Вот и славненько. Честь имею!
Чуть каблуками не щелкнул в азарте образа.
Она только всхлипнула в ответ.
Я не переиграл?
Глава 30
Что-то носится в воздухе
Что-то носится в воздухе.
Что-то мутное, тревожное и сладко манящее в неизвестность.
Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Черненко у кормила власти. А… считай, что и нет там никого, пусто! После ежовых-то рукавиц Андропова. Но… цела еще пока моя страна, хоть и пусто у руля. И нашему беспокойному народу еще не стыдно гордиться время о времени своей лидирующей позицией в несуществующей мировой гонке к иллюзорному светлому будущему. Ведь есть еще куда стремиться: пока еще впереди призрачным светом маячит коммунизм. Далекий, но, как это ни странно, ощутимый! Потому что – безвариантный.
Ежели не коммунизм, то что? Капитализм, что ли?
Смеетесь? Издеваетесь?
Давайте уж сразу – первобытно-общинный строй!
А ведь в результате – чуть и до него не докатились…
Но!
В пока еще живой до времени стране по-прежнему еще проводят Уроки Мужества первого сентября. Везде и повсюду – от школ до университетов… да вроде и в детских садах тоже, но не суть. Главное – все равно мы во все это верим! С детства. С ясельного возраста. По умолчанию. Посмеиваемся порой, ехидничаем, анекдоты похабненькие травим в курилках, но… все равно верим.
Но уже – верим тихонечко. Не громко. Чтоб не слышно. Чтоб продвинутые коллеги не узнали о нашем архаичном патриотизме. Да и само слово «патриотизм» – оно какое-то… старорежимное. Не продвинутое.
На коллег косимся, а сами знаем – они тоже верят… втихаря.
В свою страну, в свою Победу, в свое будущее.
Верят в то, что наши дети будут жить лучше нас. А дети наших детей – вообще вознесутся до невиданных высот и в устройстве общества, и в научно-техническом прогрессе, и вообще – везде. В том числе и буквально в атмосфере: «…и на Марсе будут яблони цвести»! Верят, потому что не любим мы пессимистов. А оптимисты – это мы все и есть! Оптом. Мы – общество счастливых и жизнерадостных оптимистов, не желающих слушать байки о неприятностях. Уши – чтоб марши слушать! А глаза – смотреть добрые комедии: «Бриллиантовую руку» да «Иван Васильевича…». Разве пессимисты могут снимать такие добрые фильмы?
Через пару лет покажут нам трагикомедию «Кин-дза-дза» – так не поймем же!
Чуждо нам. Дойдет, но потом…
С опозданием.
Проклятые диссиденты! Так и норовят высмотреть на нашем безоблачном небосклоне какую-нибудь ржавую точку. Пепелац, к примеру. Или… новочеркасский расстрел рабочих, которые просто хотели жрать… Точнее – жрать чуть побольше, чем у них было. С голоду-то они не пухли. Будем честны.
Да! Признаемся: кое-что у нас в стране плохо. Где-то. Иногда. Но в целом же – жить можно? Можно!
