Сначала Капезиус уехал на север в надежде найти безопасную дорогу домой. С ним была Лотта Лилл, медсестра, направленная в Освенцим, жена офицера СС и друга Капезиуса
[229]. Капезиус рассказывал, что приблизившись к румынской границе, он «чувствовал, что происходит нечто ужасное, как конец света, его переполнял страх»
[230]. Многие румыны встретили советскую армию с распростертыми объятиями, как освободителей. Общественное мнение обернулось против этнических немцев, вроде Капезиуса, которые сражались на стороне Третьего рейха.
Потерпев ряд неудач, Капезиус и Лилл оставили попытки найти безопасную дорогу к Шессбургу. Капезиус вернулся в Освенцим. По словам Роланда Альберта, аптекарю пришлось вернуться, чтобы заняться казнью зондеркоманды после неожиданного бунта. «Он вернулся, поскольку был ответственным за циклон Б», – вспоминал Альберт
[231]. В послевоенных заметках Капезиус указал: «Тем же вечером в бараках я угощал прекрасным венгерским шнапсом доктора Фишера, доктора Кляйна и доктора Менгеле». Он решил не включать в записи, что вернулся, чтобы разобраться с личной проблемой.
Ходили слухи, что у 37-летнего Капезиуса был роман с одной из заключенных евреек, Евой Ситрон-Бард, 26-летней аптекаршей из Трансильвании; они с Капезиусом познакомились еще до войны. Ее отобрали на платформе в 1944 году Кляйн и Менгеле, и где-то через месяц она уже работала в аптеке. После войны Капезиус писал друзьям о «Еве, блондинке-ассистентке», отмечая, что она была «дружелюбным созданием со светлыми волосами длиной в 3 см, которые со временем отрасли, и она стала собирать их в хвост, хотя обычно в лагере этого делать не разрешалось»
[232]. Герман Лангбайн, австрийский политзаключенный, работавший на главного врача, узнал об их интрижке, когда слухи дошли до кабинета доктора Виртса
[233]. К счастью для Капезиуса, гестапо не стало проводить расследования.
По возвращении в Освенцим 22 сентября, Капезиус был ошарашен новостью, которую ему по секрету сообщила Ева: пока его не было СС решило, что она «слишком много знает» и должна быть устранена.
– Слава Богу, гаупштурмфюрер, ты вернулся! Теперь я знаю, что не умру, – радостно сказала она.
Сначала Капезиус подозревал, что за этим стоит его соперник доктор Виртс. Но вскоре выяснилось, что виновниками были другие заключенные, завидующие особому статусу Евы.
– Я поговорил с врачами насчет Евы, обсудил с ними эту ситуацию, – вспоминал он
[234].
Его вмешательство в положение заключенной-еврейки спасло ей жизнь.
– С заключенной Евой все в порядке, – рассказывал он друзьям, когда все это было позади.
В октябре Farben приказала всем немкам и их детям покинуть Моновиц. То, что Farben больше не считала себя способной обезопасить проживающих в лагере гражданских, показывало, как быстро менялось положение на фронте. И давление на Farben росло не только в Моновице. Союзники сосредоточились на незаменимой роли конгломерата в нацистских военных устремлениях. За месяц до обещанной Farben эвакуации немецких женщин и детей из Моновица, президент Франклин Рузвельт отправил Государственному секретарю США Корделлу Халлу открытое письмо, в котором были слова: «История использования траста I. G. Farben нацистами похожа на детективную. За победой над нацистами должно последовать уничтожение подобных экономических оружий»
[235]. Директора компании боялись, что стоит боям прекратиться, по фирме нанесут серьезный удар.
Один за другим знаки, что война идет плохо, обеспокоили и директоров Farben, и эсэсовцев в лагере. Это означало, что возможность разбогатеть за счет заключенных стремительно ускользала.
Капезиус увидел уникальный способ повысить свое благосостояние с помощью подсказанной доктором Виртсом уловки. Виртс, по его словам, приказал отправить в газовые камеры всех заключенных, что работали в аптеке и знали о совершающихся убийствах. Он рассказывал, что спасал пленников от смерти, «нагружая их всякими бессмысленными заданиями». Эти задачи ограничивались «многочисленными осмотрами» вещей заключенных, которые хранились в аптеке. На самом деле, Капезиуса не сильно волновало спасение жизни людей, его больше интересовала добыча максимального количества драгоценностей.
Капезиус покусился на самое жуткое – золотые зубы. Их вырывали изо рта убитых в газовой камере и вместе с золотыми монетами, часами, портсигарами и украшениями, отнятыми у заключенных, переплавляли в чистое золото. В среднем освенцимские нацисты собирали 29–34 кг этого драгоценного металла в день
[236]. Это был отличный источник доходов для СС. Ящики золота с пометкой «Освенцим» начали поступать в Рейхсбанк, нацистский центральный банк в Берлине, еще в 1943 году. Его переплавляли в слитки, на которые ставили свастику и слова «Preußen Staatsmünze-Berlin» (прусский государственный монетный двор в Берлине). Не известно, сколько золота сняли с трупов в Освенциме: документами нацистов, где было указано, сколько именно золота перевезли из лагеря в Берлин, завладела армия США. Американцы не сделали копий, прежде чем вернуть документы в западногерманские архивы, где они впоследствии были уничтожены во время «рутинного осмотра»
[237].
Яков Габай, член зондеркоманды, вспоминал жуткий процесс извлечения золота из трупов:
– Было двое мужчин из Чехословакии, так называемых стоматологов, они вырывали зубы из ртов убитых. Они и правда были стоматологами… Они бросали золото в специальный ящик – большую коробку (один кубический метр) с надписью «Германия»
[238].
