– Я нашла в одном из ящиков два интересных документа: эсэсовскую книгу и румынский военный буклет с фотографией и подписью Виктора Капезиуса. Как только я увидела фотографию, сказала мужу: «Это он проводил отбор в Освенциме».
Она отлично помнила «широкоплечего офицера СС с мужественными чертами лица, который прекрасно говорил по-венгерски». Марианну привезли в Освенцим в июне 1944 года, она вместе с другими женщинами, оказалась на платформе перед эсэсовцем. Он был «дружелюбен и очарователен. Он смеялся, держался бодро, казался счастливым. <…> Все уставшие должны идти на другую сторону [сказал он]. Там был лагерь отдыха. Хороший и комфортный. Там мы сможем встретиться с родными. Многие мои друзья пошли. Я – нет, инстинктивно. Я хотела остаться с друзьями, которые не ушли. Сотня женщин на моих глазах ушла на верную смерть».
Позже в Освенциме студентка, изучавшая медицину, рассказала Вильнер, что «этот офицер родом из Трансильвании, поэтому он так хорошо говорит по-венгерски, это аптекарь Капезиус <…> [она] знала, потому что ее отец тоже был аптекарем»
[279].
Вильнер знала – в ее родном румынском городке «все уже были осведомлены, что Капезиус был в Освенциме». Женщина предполагала, что он мог погибнуть. Но все же решила, что правильнее будет «передать документы румынским государственным властям в Сигишоаре». Этого было достаточно, чтобы завести вновь застывшее было расследование, вылившееся в тот самый смертный приговор. Фритци была разбита этими новостями. Она ни на секунду не сомневалась, что ее муж не мог совершить этих преступлений, но знала, что теперь они не могли воссоединиться у него на родине. А коммунистическая власть запрещала гражданам миграцию на запад
[280].
Мало того, что в родной стране Капезиуса приговорили к казни, ею, как он выяснил, овладела Красная армия; в середине января 1946 года из Румынии стали депортировать в СССР некоторых этнических немцев. День, когда это началось, этнические немцы назвали «Черным воскресеньем». Жена Капезиуса не могла отделаться от мысли, что все это сильно напоминало, как немцы несколько лет назад собирали евреев на депортацию в Освенцим
[281].
По-прежнему один в Штутгарте Капезиус жаждал поскорее вернуться к нормальной жизни – такой нормальной, насколько это возможно. Но сделать это было не так-то просто: он понимал, что бывшему эсэсовцу в послевоенной Германии будет сложно
[282]. Было очевидно, что положение не изменится, пока он не пройдет сложный и продолжительный процесс денацификации, учрежденный союзниками. Эта программа должна была усложнить возвращение бывших нацистов к успешным довоенным карьерам.
За пару месяцев до освобождения Капезиусу уже было известно, что денацификационная дивизия союзников передала власть в руки немцев. Закон «Об освобождении от национал-социализма и милитаризма», вступавший в силу весной, породил огромный поток бюрократии, и, соответственно, большой застой. Все немцы были обязаны заполнить бланки прописки (Meldebogen), обтекаемую двухстраничную анкету, намного более приятную, чем Frageboden. Более пятисот новых трибуналов, называемых Spruchkammer (состав суда), взяли на работу свыше 22 тыс. немцев. В Германии были учреждены новые подразделения, так называемые Министерства политического освобождения. Тем временем, недавно назначенным прокурорам приходилось прочесывать сотни тысяч документов, разбирать одно дело за другим, относя каждое к одной из пяти категорий: «Серьезные правонарушители» получали смертельный приговор; «Правонарушители и нажившиеся» могли получить 10 лет заключения; «Мелкие правонарушители» получали условные сроки и запрет на выезд; «Последователи» были оштрафованы, некоторые лишались политических прав. Наконец, «Освобожденные от ответственности» не оказывались под санкциями, но получали важные «Сертификаты денацификации», которые позволяли им вернуться к нормальной жизни в Западной Германии.
К сожалению, хоть это и было неизбежно, некоторые немцы, управляющие новыми трибуналами были государственными служащими в Третьем рейхе. У союзников не было выбора, поскольку к началу 1946 года нетронутыми оставались почти миллион кейсов. Чтобы ускорить застывший процесс, некоторые бывшие нацисты были поставлены принимать решение, достойны ли денацификации их земляки.
На протяжении всего года издавались законы с целью уменьшить количество активных дел. Во-первых, все рожденные после 1 января 1919 года (кому на момент окончания войны было меньше 26 лет), автоматически освобождались от ответственности. Инвалиды получали амнистию. Последним исключением стали все, зарабатывающие меньше 3600 рейхсмарок в год при нацистском режиме. Поскольку Капезиус не относился ни к одной из этих групп, он был вынужден приступить к официальному процессу денацификации.
Четвертого июня 1946 года, через 10 дней после освобождения, Капезиус заполнил Meldebogen. Это был первый шаг на пути к полноценному слушанию. В трех пунктах он солгал; ответил, что не был частью Ваффен-СС или какой-либо нацистской организации. А что касается проведенного в Освенциме времени, он утверждал, что был не там, а служил «военным чиновником» в берлинском медицинском штабе
[283]. В его военной книжке есть запись от 16 августа 1943 года: «Назначен на замену солдата, переведен в Zentralsanitätslager (центральный медицинский лагерь) для медиков СС и полицию Берлин-Лихтенберга». Хотя ему не пришлось предъявлять подтверждающую документацию, Капезиус был готов это сделать
[284].
Ложь аптекаря совершенно не удивляет. Всем было известно, что у трибунала денацификации дел было невпроворот. Это, по мнению Капезиуса, означало, что они физически не смогут перепроверить получаемую информацию. И он знал, что придется представлять собственные интересы в суде. Находясь в заключении у англичан, он услышал много полезного от тюремных адвокатов. Заключенные приходили и уходили, принося с собой последние новости о работе адвокатов, пытающихся обобщить лучшие аргументы по денацификации.
Вооруженный этой информацией, Капезиус связался с бывшими коллегами с просьбой отправить письма, которые он мог бы использовать в защите собственных интересов в суде. Эти письма, целью которых было выставить кого-то в лучшем свете, были настолько распространены в Германии, что получили специальное название: Persilschein, в честь популярного в Германии стирального порошка (Persil), слово буквально переводится как «персиловый билет». Это показывало, как эти письма могли очистить человека от любых ассоциаций с нацистами. Чтобы получить Persilscheins, Капезиус написал всем и каждому, от своего румынского пастора, до начальников Farben/Bayer
[285].
