В несколько несвязном монологе Капезиус в очередной раз описал, как главный врач лагеря назначил его против воли участвовать в отборе, и как его друг, доктор Фритц Кляйн, якобы занял его место на платформе за взятки в виде алкоголя.
Когда Кюглер перешел к обвинениям в снабжении доктора Рёде эвипаном, что привело к смерти заключенных, в словах Капезиуса снова чувствовалась хорошая подготовка адвокатов. Теперь аптекарь утверждал, что Рёде только принес в аптеку кофейные зерна и говорил о «лекарственном рецепте». Но он настаивал на неосведомленности, что «препараты будут использоваться на заключенных»
[432]. После ареста в 1959 году он рассказывал другую историю: «Он [доктор Рёде] сказал мне, что хочет провести ряд экспериментов, <…> было очевидно, что доктор Рёде проводил эти эксперименты на заключенных»
[433].
В конце слушания Штейнакер – безрезультатно – попросил освободить его клиента под залог в 100 тыс. дойчмарок (25 тыс. долларов). Капезиус надеялся, что хотя бы после этого он наконец выйдет из тюрьмы, где провел почти 1,5 года, но позже отметил, что был «сокрушен» решением судьи, признавшим его склонным к побегу.
Вернувшись в камеру, Капезиус угрюмо продолжил следить за судом над Эйхманом. Немецкая пресса освещала процесс со всех сторон. Одним из основных аргументов против Эйхмана были массовые депортации венгерских евреев в Освенцим весной 1944 года. Показания переживших эти депортации ничего хорошего ни Капезиусу, ни его адвокатам не сулили.
Защита и обвинение Эйхмана изложили аргументы 14 августа 1961 года. В том же месяце Бауэру удалось добиться того, чтобы Хайнц Дюкс – уважаемый судья с идеальной репутацией – выступил в деле следственным судьей. Таким образом, его расследование преступлений Освенцима вошло во вторую фазу. По немецкому закону, когда прокуроры убеждены, что собрали достаточное количество свидетельств, они должны передать все документы независимому судье
[434]. Дюксу предстояла тяжелая задача самостоятельно проводить расследование без полиции и прокуроров. Ему пришлось просмотреть более 50 толстых папок с показаниями свидетелей, документами и вещдоками. Не успев закончить это, Дюкс самостоятельно взял сотни интервью у свидетелей
[435].
Но не успев с головой погрузиться в дело, как его вызвали двое знакомых судей из Франкфурта. Он вспоминал дальнейшие события: «Они подумали, что моя нагрузка уменьшится, если я откажусь от юрисдикции Франкфуртского областного суда хотя бы в отношении некоторых обвиняемых, коих было невероятное множество. Я приму это решение и могу быть уверен, что судебная администрация меня поддержит в случае чего. Было очевидно, что стояло за их предложением, и это была не забота обо мне, а попытка встать на пути расследования, которое наконец обнародует структуру немецкого лагеря смерти более чем через 15 лет после окончания войны»
[436].
Дюкс вежливо, но твердо отказался. Он продемонстрировал особый энтузиазм в новом деле, причем настолько, что адвокат попытался отстранить его за «предвзятость», но безуспешно. Были случаи, когда министр юстиции отказывался помогать в общении со свидетелями за Железным занавесом
[437].
Для Капезиуса и его коллег, которые были в центре расследования Бауэра, 1961 год кончился на печальной ноте: 12 декабря трое судей в Иерусалиме признали Эйхмана виновным в совершении военных преступлений и преступлений против человечества. Они постановили, что он перешел черту следования приказам и сыграл одну из ключевых ролей в совершении геноцида. Через три дня на оглашении наказания Эйхман стал первым в 13-летней истории государства Израиля человеком, приговоренным к смертной казни. Хотя в Германии уже не было смертной казни, вести о судьбе Эйхмана ужаснули заключенных по делу Освенцима.
Даже Йозеф Менгеле, скрывающийся в парагвайском тропическом лесу в 10 тыс. км от Франкфурта, сходил с ума от любых новостей о деле Эйхмана. Менгеле вел дневник, пока был в бегах; он подозревал, что это евреи каким-то образом все устроили, чтобы интерес публики вернулся к процессам над нацистами: «Поверить не могу, какую клевету позволяют печатать в немецких журналах. Эти журналы – прямое доказательство того, что в немецком правительстве не осталось ни силы, ни достоинства, раз оно позволяет печатать о себе такие гадости. Политическое вранье побеждает, время и история связаны и порабощены. Все под прикрытием гуманизма и христианства, все говорят о “нашем Боге”. Но за всем этим стоит лишь одно, а именно – ненависть Ветхого Завета ко всему немецкому, то есть героическому и превосходящему все остальное»
[438].
Глава 19. «Я ничего не мог поделать»
Капезиус встретил 1962 год в невероятно мрачном настроении. Он провел в тюрьме уже два месяца. Счета накапливались, никто из адвокатов не мог даже предположить, когда Бауэр наконец предъявит официальное обвинение или же объявит, что не обнаружил достаточного количества доказательств, и Капезиус может вернуться домой. Штейнакер и Латернсер были реалистами и часто говорили аптекарю, что второй вариант почти невероятен. Прокурор и его команда потратили на это дело слишком много сил и времени, не говоря уже о том, что после суда над Эйхманом все внимание общественности было направлено прямо на них. Штейнакер говорил, что Капезиуса, скорее всего, будут судить.
С 10 января появилось чувство, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки. В сопровождении Штейнакера Капезиуса отвезли в здание суда в Франкфурте. Согласно немецкому закону, подсудимого допрашивают отдельно: сначала прокурор, затем судья. Настала очередь судьи Хайнца Дюкса.
До начала слушания случилось драматичное событие: Капезиус неожиданно лицом к лицу столкнулся в суде с Йозефом Глюком, одним из обвинителей из числа выживших
[439]. Глюк был текстильным мануфактурщиком из Румынии, одним из главных довоенных клиентов Farben. Капезиус сохранил ему жизнь в 1944 году, отправив на правую сторону платформы. В то утро среды в суде жертва и преследователь встретились впервые за 18 лет: один выходил из комнаты для допроса, когда другой туда входил. Позднее очевидцы рассказывали, что Глюк очень оживился и демонстрировал «явные признаки возбуждения». Он воскликнул: «Это Капезиус! Он вообще не изменился! Даже не похудел. Точно говорю, это он!».
