А 85 эсэсовцев, разумеется, с такими проблемами не сталкивались. Они либо ничего не знали, либо ничего не видели, либо ничего не помнили. Они не чувствовали ни стыда, ни вины, и ни разу не продемонстрировали сожаления в содеянном. В попытках избежать свидетельствования против себя, они подчеркивали, что произошедшее в Освенциме кажется ужасным в Германии 1964 года, но тогда их действия соответствовали нацистским законам и декретам. Иногда свидетели-эсэсовцы вели себя так надменно, что даже подсудимым становилось противно от того, что они не были наказаны по закону и гуляли на свободе
[479].
Глава 22. «Причин для смеха не было»
Первые пару недель шло ознакомление с уликами и показаниями подсудимых. Для публики это стало возможностью выяснить, что обвиняемые сказали под присягой судьям и прокурорам. Седьмого февраля 1964 года, на 15-й день, показания дал первый свидетель, немецкий профессор. Он объяснил, что собой представляла структура СС
[480]. Через неделю доктор Отто Валькен стал первым очевидцем, давшим показания. Он, венский врач, провел в лагере 1,5 года, и все это время вел дневник, сохранившийся после войны.
Показания второго очевидца, Германа Лангбайна, как и ожидалось, задали тон свидетельствам всех, кто говорил после него. Лангбайн оправдал все ожидания. В пятницу, 6 марта, Лангбайн, которому на тот момент шел 52-й год, явился для дачи показаний под присягой. Он занял место: высокий, худой, немного сутулый, и сложил руки в замочек. Все как зачарованные слушали его подробный и неторопливый рассказ о жутких условиях концлагеря, которые были ему, как заключенному и секретарю главврача СС, прекрасно известны.
В какой-то момент прокурор прервал его и спросил, мог ли Лангбайн опознать всех подсудимых. Судья разрешил ему пройтись по рядам обвиняемых, чтобы поближе на них взглянуть. Всем приказали встать. Никто не проронил ни звука, пока Лангбайн пробирался к ним поближе. Некоторые опустили головы и отвели взгляд. Но это не помешало свидетелю воспользоваться моментом. Для него суд был кульминацией тяжелого восемнадцатилетнего труда, сбора улик и стремления привлечь нацистов к ответственности.
Он остановился перед Освальдом Кадуком, рослым сержантом СС, хорошо известным своей жестокостью. Когда Лайнгбайн подошел, Кадук стиснул челюсть.
– Вот мы и встретились снова, – сказал Лангбайн. – И здесь, кто бы мог подумать!
– Да, вы меня знаете, – воскликнул Кадук, – это правда. Но все ваши слова – наглая ложь!
– Было бы здорово, да? – спокойно сказал Лангбайн и продолжил медленное изучение остальных подсудимых.
Он остановился перед Капезиусом. Судья сказал обвиняемому снять солнцезащитные очки. Аптекарь сильно вспотел, настолько, что лоб блестел.
– А вот замечательный доктор Капезиус. Как вы, доктор?
– Я не проводил отборы на платформе, как вы сейчас сказали, – его голос, в отличие от Кадука, заметно дрожал.
– Вы же прекрасно знаете, что проводили.
В зале царила полная тишина, не считая поскрипывания ботинок Лангбайна на деревянном полу и редкого обмена парой фраз с подсудимыми. За 15 минут он идентифицировал восемь обвиняемых и сказал, что все они «ответственны за работу освенцимской фабрики убийств»
[481].
Эмоционально сильная конфронтация Лангбайна стала катарсисом для многих выживших, однако со стороны подсудимых она спровоцировала лишь сопротивление. На протяжении последующих 15 месяцев (именно столько продолжался суд) единственной неизменной деталью оставалась преданность эсэсовцев друг другу: никто никого не выдал, и, кроме тех моментов, когда судья задавал прямые вопросы или просил обозначить доводы, никто не пытался оправдать себя.
Вместо этого подсудимые полностью доверили свои судьбы адвокатам. И защитник Капезиуса, Ганс Латернсер, был агрессивнее всех. Фриц Бауэр был уверен: тот факт, что единственными подсудимыми, которым дорогой Латернсер был по карману, были Капезиус и его друзья-стоматологи Вилли Франк и Вилли Шац, не был случайным совпадением. Именно эту троицу он подозревал в краже золотых зубов заключенных из Освенцима, а затем – во встрече в 1947 году и дележке страшной добычи (младший партнер Латернсера, Фритц Штейнакер, представлял интересы Броада и Дылевского).
Многие считали Латернсера «апологетом нацистов», который придерживался «крайне правых взглядов», он соответствовал репутации адвоката, готового на все ради удовлетворения интересов клиента
[482]. Он был адвокатом громким и харизматичным, и располагал более интересной стратегией, чем всего лишь «выполнение приказов». Он собирался расшатать свидетелей, ставя под сомнение их воспоминания (потому что все это было очень давно) и уверяя, что на них нельзя положиться, дескать они склонны преувеличивать из-за пережитой травмы. Латернсер пытался подорвать авторитет свидетелей, заявляя, что их показания – плод жажды мести
[483]. И показания всех очевидцев из коммунистических стран он называл бессмысленными, потому что они все сговорились выставить Западную Германию в худшем свете
[484].
Не удивительно, что Элла Бём, которой Капезиус сохранил жизнь на платформе, и многие другие свидетели были вынуждены принять успокоительное, прежде чем давать показания под присягой. Доктора Эллу Лингенс мучали ночные кошмары неделями до и после дачи показаний
[485].
