Но не все дающие показания против Капезиуса, знали его до войны. Многие увидели его впервые на платформе в Освенциме. Эрих Кулка, чешский еврей, работавший слесарем в Биркенау, стал свидетелем прибытия множества набитых пленными поездов. Когда его попросили идентифицировать тех, кто на его глазах проводил отбор на платформе, он назвал Богера, Барецки, Кадука и Мулку, а затем указал рукой:
– И мужчина за восемнадцатым номером.
– Вы знаете как его зовут?
– Нет.
Этим мужчиной был Капезиус. Он застыл на месте.
– Суду очень важно знать, уверены ли вы в том, что видели, как номер восемнадцать проводил отбор на платформе, – сказал судья Гофмайер.
– Я часто видел номер восемнадцать. Через него проходили многие мужчины и женщины. Он решал, в какую сторону им идти. Он почти не изменился. Я сразу его узнал
[493].
Также показания давали заключенные, работающие в аптеке под началом Капезиуса. Их слова были для него опаснее всего. Вильгельм Прокоп и Ян Сикорский, его доверенные лица, рассказали все и о циклоне Б и о краже вещей узников, в том числе золотых зубов. Обвиняемый вел себя в зале суда очень странно, его реакция на показания очевидцев ставила в тупик как юристов, так и наблюдателей. Например, когда Прокоп сказал, что Капезиус был «хранителем ключей» от кладовой с циклоном Б, аптекарь громко рассмеялся. Прокоп продолжил, описав случай, когда наткнулся на Капезиуса, копавшегося в чемоданах золотых зубов, и как тот пригрозил ему смертью, если кто-то об этом узнает. Подсудимый снова рассмеялся.
– Доктор Капезиус, – строго обратился к нему судья Гофмайер. – Смеяться тут нечему. Это была угроза расправы
[494].
Капезиус, казалось, совершенно не был озабочен словами свидетелей, иногда он остро реагировал и на показания против других подсудимых. Один бывший заключенный рассказал, как Освальд Кадук жестоко избил его за пару не застегнутых пуговиц. Когда Гофмайер спросил, узнает ли Кадук свидетеля, тот ответил:
– Ваша честь, он кажется мне знакомым. Но в Освенциме было 17 тыс. заключенных, и за всеми надо было следить, – он признался, что иногда кого-то бил. – Но некоторые падали, стоило мне поднять руку: они притворялись.
Это вызвало у Капезиуса очередной приступ смеха
[495]. Однако заголовки газет на следующий день его уже не веселили. Самые жуткие и шокирующие истории продавались и потреблялись лучше всего, как в печати, так и на телевидении. Не удивительно, что почти все немцы, следившие за процессом, всю информацию получали из таблоидов, таких, как «Bild-Zeitung». Пресса безумствовала; на 118-й день процесса в качестве доказательства был представлен жуткий фотоальбом сержанта СС Бернарда Вальтера. Вальтер получал садистское удовольствие, снимая на камеру страдания и смерть заключенных.
Многие наблюдатели назвали такую журналистику «порнографией ужаса», один ученый сказал, что это «сыграло роль в отстранении публики от процесса»
[496]. К сожалению, редко представлялась возможность сделать то, что в первую очередь надеялся сделать Бауэр, а именно – поведать новому поколению немцев об ужасах «Окончательного решения», чтобы люди задумались и сами оценили действия военного поколения.
В апреле медбрат-заключенный Людвиг Вёрль рассказал суду, что некий друг Капезиуса предлагал 50 тыс. дойчмарок любому свидетелю, готовому поручиться, что циклон Б не входил в обязанности аптекаря, и на следующий день заголовки кричали: «Взятки на освенцимском суде!»
[497]. В июне, показания Яна Сикорского привели к заголовку: «Освенцимкого аптекаря назвали “Джекиллом и Хайдом”»
[498]. В том же месяце, после показаний Вильгельма Прокопа, заголовки кричали: «Аптекарь украл золотые зубы» и «История о жуткой краже из концлагеря»
[499]. В августе 1964 года вышла статья с заголовком «История Освенцима, написанная кровью»; предпосылкой к публикации стали показания Йозефа Глюка. Он расплакался, вытащив из кармана фотографию погибшего 16-летнего племянника.
– Дети резали себе руки, чтобы кровью написать имена
[500].
В том же месяце, после того как доктор Бернер рассказал, как Капезиус отправил его жену и дочерей в газовые камеры, заголовки гласили: «Доктор рассказал, как нацист помог убить его семью»
[501]. Через неделю показания давала Магда Сабо, она рассказала, как Капезиус бросал в лицо узникам: «Я Капезиус из Трансильвании. Считайте, что это знакомство с дьяволом»
[502]. «Нацист назвал себя дьяволом!» – кричали заголовки на следующий день
[503].
Каждый раз, как судья Гофмайер спрашивал, хочет ли подсудимый оправдаться, Капезиус не мог выдавить из себя ничего, кроме безумной теории заговора. В случае с Магдой Сабо, например, он неустанно повторял то, что ему сказал адвокат: все свидетели из восточного блока – участники коммунистического заговора. Капезиус утверждал, что Сабо соврала и была в сговоре с другими очевидцами, и они все договорились его подставить. Тогда Гофмайер строго предупредил его, что «не потерпит» безосновательных намеков на то, что свидетели являются участниками какого-либо заговора
[504]. Это не разубедило Капезиуса. Когда Сара Небель рассказала, что была знакома с аптекарем с 1930-х годов, потому что они жили в одном доме в Бухаресте, и что он проводил отбор в день ее прибытия в Освенцим, Капезиус заявил:
