Партнер Латернсера, Штейнакер, продолжил его речь потоком упреков в сторону суда, мол, весь этот процесс – просто политический фарс и ничего больше. Он пламенно доказывал, что каким бы ужасным это ни казалось, «Окончательное решение» было принято законно по указу архитекторов Третьего рейха. Его клиенты были простыми, непримечательными людьми, которые всего лишь отдавали долг государству.
Шестого августа 1965 года, на 180-й день процесса, подсудимые официально подали прошения (по немецким законам это делается в конце суда, не в начале). Капезиусу удалось представить прошение без присущих ему запинаний и забывчивости. Было видно, что он не раз тренировался произносить свою речь. Он сказал, что стал аптекарем Освенцима по «несчастливой случайности», будучи «румынским офицером, гражданином Румынии, мужем наполовину-еврейки», который «до назначения даже не знал о существовании лагеря».
Некоторые слушатели и журналисты нахмурились после использованного Капезиусом слова «Jüdin», которое в Третьем рейхе было оскорблением для еврейских женщин.
– Ваша честь! Я никого в Освенциме не обидел. Я со всеми обращался вежливо, помогал там где мог, всем кому было нужно. Несколько раз я появлялся на платформе, чтобы забрать оттуда чемоданы медикаментов. Я никогда не проводил отбор, и я не устану это повторять. Как аптекарь, я делал свою работу, насколько это позволяли условия. <…> Я не виновен в преступлениях Освенцима. Умоляю вас меня оправдать
[520].
Хотя многие, никак не связанные между собой люди, были убедительны в своих рассказах об участии аптекаря в отборах заключенных, подсудимый понимал, что должен все отрицать. Признание в проведении даже одного отбора подрывало его судьбу так же, как проведение нескольких десятков.
Подсудимые ожидали окончания суда, назначенного на тот же день. Двоих – Вилли Шаца и Пери Броада – отпустили до тех пор под залог. Настало время обсуждения приговора. Большинством в голосовании считались пять и более человек, так как в вынесении участвовали трое судей и шестеро присяжных.
В начале дебатов некоторые присяжные придерживались мнения, что прошло уже слишком много времени, чтобы сейчас полагаться на показания свидетелей, и нельзя основывать наказание только на них. Но судьи указали на документы, подтверждающие показания свидетелей. И, главное, судьи, присяжные и юристы посетили Освенцим 14–16 декабря 1964 года, убедившись в справедливости ранее услышанного. Десять дней спустя они приступили к голосованию по обвинениям против каждого подсудимого. По правилам суда сначала голосовали присяжные, начиная с самого молодого.
Вынесение вердикта назначили на четверг, 19 августа 1965 года. Наблюдатели удивились, что всем удалось договориться за 12 дней – с таким-то количеством обвинений и подсудимых. Зал суда был набит до предела. Вернулись и мировая пресса, и любопытные горожане. Хотя опросы показали, что больше половины немцев за процессом никак не следили, внезапно оказалось, что каждый хочет стать свидетелем исторического события
[521]. В 8:30 подсудимых начали пускать в зал. Хёкер и Барецки присоединились к Капезиусу, тоже спрятавшись за солнцезащитными очками. Судьи вошли в зал за несколько минут до начала. Судья Гофмайер объявил, как делал каждый день последние 20 месяцев:
– Судебное заседание по делу Мулки и других объявляется открытым.
Подсудимые поднялись перед судом в последний раз.
Гофмайер объявил, что зачитает краткий вердикт со скамьи. Это было «устное объяснение» полного решения, занимавшего 457 страниц и «включавшего конкретные причины и улики, на которых основывались вынесения вердиктов»
[522]. Даже устное зачтение и вынесение вердиктов заняло два дня. Судья начал с объяснения: суд решил, что не был обязан выносить вердикт, имеющий историческое влияние на последствия преступлений Освенцима.
– Несмотря на то, что суд привлек внимание многих, в том числе граждан других стран, и был назван «освенцимским судом», по нашему мнению, это только процесс Мулки и других. То есть, нас беспокоил только один вопрос: виновны эти люди или нет. Суд созвали не для изменения прошлого и не для решения, исполнил ли этот процесс свою роль. Процесс не был политическим или показательным
[523].
Затем Гофмайер пояснил непринятие аргумента прокуроров, что все работавшие в Освенциме, являются соучастниками преступления. Если бы можно было назвать подсудимых виновными лишь по принадлежности к СС, процесс «продлился бы всего несколько часов», и тогда суд Западной Германии был бы «немногим лучше законов Освенцима»
[524]. Но Гофмайер подчеркнул, что подсудимые не находились в выигрышном положении, не были «незначительными фигурами», потому что они «принимали в убийстве такое же участие, как и те, кто его придумал, сидя за письменным столом».
В вынесении вердикта главный судья отметил тот факт, что показания свидетелей были даны много лет спустя после преступления, и сказал:
– Суд трезво и внимательно изучил показания каждого очевидца и не смог достичь вердикта «виновен» по всем обвинениям.
Он отметил, что суду было сложно убедиться в точности всех показаний, потому что нацисты «замели» следы преступлений, «документы, которые были бы сейчас очень полезными, были уничтожены», а сами подсудимые «не предоставили ни одного доказательства, умалчивали многие детали, и в целом просто врали». Затем он перешел к вердиктам, зачитывая их в порядке нумерации подсудимых в зале суда. Капезиусу предстояло выслушать вердикт 17 подсудимых, прежде чем узнать собственную судьбу. Из всех 15 признали виновными либо по главному обвинению – совершение убийства, либо по менее серьезному – пособничество в совершении убийства. Друга Капезиуса, Вилли Шаца, оправдали. Это наверняка вселило в аптекаря надежду, что суд признает невиновным и его.
