При свете дня выглядела она еще хуже. Очень бледное лицо,
синяки под глазами, ни намека на косметику. Мелькнула мысль, что все не так
просто, очевидно, женщина больна, но Старыгин не стал сосредотачиваться на этой
мысли.
– Да, я Вера Антоновна, – с некоторым усилием
ответила хозяйка кабинета, – слушаю вас…
– Извините, что беспокою, отрываю от дел, – в
голосе Старыгина слышался некоторый сарказм, – но мне очень важно, просто необходимо
выяснить некоторые подробности появления у нас в Эрмитаже одной картины.
– Какой картины? – Она подняла на Старыгина глаза,
полные недоумения.
«Ау! – хотелось крикнуть Старыгину, как будто он был
заблудившимся в лесу грибником. – Отзовитесь!»
– Слушайте, так дело не пойдет! – решительно
сказал Дмитрий Алексеевич, придвигая себе стул. – Так у нас ничего не
получится. У меня работа стоит, так что сделайте над собой усилие, перестаньте
грезить наяву и мечтать о несбыточном, сосредоточьтесь на деле.
– Как вы сказали? – встрепенулась Вера
Антоновна. – Мечтать о несбыточном? Это верно…
Старыгин почувствовал сильное желание отодвинуть свой стул
подальше. А лучше всего вообще выйти из кабинета. Но как раз этого он и не мог
себе позволить. Уже часа два он потерял – кстати, самое лучшее время для
работы!
Он снова почувствовал признаки раздражения.
– Напрягите память! – сухо сказал он. – Мне
удалось выяснить, что картина эта была передана Эрмитажу в дар в две тысячи
третьем году. И принимали и оформляли ее именно вы. Вот соответствующие записи.
Вот ваша фамилия и подпись. Меня интересует прежний владелец картины, жив ли
он, а если нет, есть ли у него наследники, и вообще, каким образом картина
попала в Эрмитаж. И… можно я открою форточку, у вас дышать нечем!
Она кивнула, низко наклонив голову над бумагами. Старыгин
постоял немного у окна, вдыхая свежий ветерок с Невы, а когда вернулся к столу,
то обнаружил, что Вера Антоновна плачет.
«Час от часу не легче! – мелькнуло у него в
голове. – Да она истеричка!»
Как известно, редко какой мужчина остается безучастным при
виде женских слез, разве что многоопытный экземпляр, закаленный в трех или
больше браках и разводах. Реакция, однако, у мужчин бывает разная. Чаще всего
они теряются, начинают бестолково суетиться, бегать вокруг рыдающей женщины,
чувствуя себя совершенно беспомощными и бестолковыми. Иные впадают в ярость,
начинают кричать и топать ногами, а в самом крайнем случае – уходят из дома,
хлопнув дверью так сильно, что у соседей падают с вешалки шляпы и люстра жалобно
звенит подвесками.
Некоторые предусмотрительные индивидуумы мужского пола
догадываются о подступающих рыданиях заранее и успевают упредить процесс. А
если уж не удалось, то мгновенно схватывают рыдающую женщину в охапку,
прижимают ее к груди и успокаивают, говоря разную чушь.
Дмитрий Алексеевич прижать к груди данную даму никак не мог.
Да и не хотел, если говорить честно. Поэтому он рассердился. Хлопать дверью
опять-таки не стал, но тихонько топнул ногой и придал голосу возможную
строгость.
– Послушайте, Вера Антоновна, – заговорил
он, – мне время дорого. Так что давайте уж к делу переходить, а вы потом
поплачете, у вас, я так понимаю, времени много… – Он кивнул на пустой
стол.
Она поискала платок, не нашла и отерла заплаканные глаза
рукавом, как ребенок. Потом вздохнула и поглядела на Старыгина более
осмысленно.
– Ну, вы вспомнили? – не выдержал он долгой паузы.
– Я и не забывала, – вздохнула Вера
Антоновна. – Картину эту принес мне Аркадий Петрович Сиверцев. Никогда о
нем не слышали? Очень известный врач, хирург-онколог.
– Не пришлось, – ответил Старыгин.
– Ваше счастье, – согласилась она. – В общем,
Аркадий Петрович позвонил мне как-то вечером в крайней степени негодования.
Веру Антоновну очень удивил его звонок. Дело в том, что
семья Сиверцевых уезжала из России, похоже, что насовсем.
– Я слышала об этом. Мы не были близко дружны, Аркадий
Петрович оперировал моего мужа… Он был такой человек, что с ним хотелось
поддерживать знакомство, – образованный, интеллигентный, из старых врачей,
у них целая династия… Сын тоже был врачом, ему предложили работу в Канаде, и
Аркадий Петрович не захотел расставаться с семьей. Откровенно говоря, я думала,
что они уже уехали. Но нет, оказалось, что Аркадий Петрович задержался –
какие-то у него нашлись дела – не то с квартирой, не то в клинике.
Вера Антоновна говорила тихо, не глядя на Старыгина, но
голос ее теперь был не такой тусклый и безжизненный.
Аркадий Петрович не стал долго занимать ее время, а изложил
проблему быстро и четко.
Он жил в большом старом доме, на улице, которая некоторое
время носила имя писателя Салтыкова-Щедрина, а потом опять стала Кирочной, как
до революции. Дом был большой и красивый, а после того, как губернатор города
ввела в действие программу покраски и косметического ремонта фасадов, дом стал
и вовсе привлекателен для обеспеченных граждан, желающих приобрести квартиры в
Санкт-Петербурге. Сам Аркадий Петрович в этом доме родился и прожил всю жизнь,
однако были в подъезде и коммуналки, жильцы которых горели желанием любой ценой
из них выбраться. И вот совсем недавно последнюю коммунальную квартиру, самую
дремучую и запущенную, расселил наконец какой-то богатый нефтяник из Тюмени,
нанял рабочих для ремонта и уехал обратно к своей скважине.
Прежние жильцы не утруждали себя уборкой бытового мусора, во
всяком случае, соседи только диву давались, какое количество барахла помещалось
в квартире, судя по тому, сколько времени рабочие его выносили.
В подъезде стоял шум и грохот, рубили невообразимой
прочности доисторические шкафы и буфеты, потому что вынести их целиком не
представлялось возможным.
– И вот, захожу я вечером в подъезд, – рассказывал
Аркадий Петрович, – гляжу – гастарбайтеры остатки мусора выносят, грузовик
уже наготове – на свалку везти. И вдруг падает к моим ногам картина…
Аркадий Петрович не был экспертом по изобразительному
искусству, однако, происходя из старинной профессорской семьи, немного
разбирался в живописи. Он разглядел картину в неверном свете тусклой лампочки и
понял, что с ней все непросто. Разумеется, он не определил, что картину написал
неизвестный итальянский художник шестнадцатого века, но то, что холст,
несомненно, старинный и работа принадлежит настоящему мастеру, было ясно.
Он пытался добиться толку от рабочих, но те на плохом
русском языке отвечали, что хозяин велел выбросить все, вынести всю мебель,
сломать все стены и только тогда начинать ремонт. Аркадий Петрович взял картину
домой, рабочие ему не препятствовали. Ему удалось только выяснить, что этот
последний мусор рабочие выгребли с антресолей и что, судя по количеству пыли и
паутины, жильцы коммунальной квартиры не забирались на эти антресоли лет
двадцать.
