Телефонная книжка сама открылась на букве «П».
Янина Пшеславская.
В трубке слышались долгие гудки, и Вера малодушно
обрадовалась – возможно, Янина уехала в отпуск или по делам, и разговор можно
отложить на неопределенный срок. Она уже собралась положить трубку, но тут
услышала голос – холодный, слегка насмешливый.
Вера молчала, потому что горло сжал привычный спазм.
– Алло, я слушаю, говорите! – В голосе появились
явные нотки недовольства.
Вера зажмурилась и бросилась в разговор, как в холодную
воду.
– Это Вера Семенцова! Мне очень нужно с тобой
поговорить!
– Разве мы на «ты»? – холодно удивилась трубка, но
Вера обостренным чутьем успела отметить некоторое замешательство в голосе.
– Простите, Янина, не знаю вашего отчества. Я очень
волнуюсь, поэтому допустила бестактность.
На самом деле, ей стало гораздо спокойнее, и та, в трубке,
сообразила, что, добиваясь официального «вы», она подчеркивает разницу в
возрасте – лет семь, наверное, все же немало…
– Ты уверена, Вера, что нам нужен этот разговор? –
спросила Янина чуть помягче – наверное, вспомнила все же, что три месяца назад
у Веры умер муж.
Настал Верин черед усмехаться. Эта Янина, должно быть, вообразила,
что Вера явится к ней выяснять отношения. Как будто сейчас это имеет какое-то
значение… Как будто Вера просто умирает, как хочет узнать, как же они крутили
любовь в юности, кто кого бросил и все такое прочее…
И правда, неожиданно поняла Вера, к чему теперь ее страхи и
переживания. Нужно забыть все плохое и помнить только хорошее, а его было в их
семейной жизни немало.
– Боюсь, что ты меня неправильно поняла, – Вера
едва удержалась, чтобы не подпустить в голос ехидства, – мне нужно
поговорить с тобой о деле. Видишь ли…
Далее она скороговоркой поведала Янине историю с картиной,
которую пять лет назад вытащил из мусора доктор Сиверцев. Больше всего она
беспокоилась, что Янина сейчас вежливо, но твердо пошлет ее подальше (какая
картина, какой Сиверцев?), и тогда будет очень неудобно перед реставратором
Старыгиным – она-то его обнадежила, да ничего не сделала.
Однако Янина вспомнила и доктора Сиверцева, и даже история с
картиной ей была известна – что-то такое говорил Аркадий Петрович ее матери
перед отъездом.
– Может быть, ты или твоя мама что-то знаете о жильцах,
тех, кому эта картина принадлежала, может, вы хоть что-нибудь помните? –
почти умоляла Вера. – Реставратор очень просил, там с этой картиной
какая-то проблема…
– Мама сейчас в отъезде, у сестры под Москвой на все
лето… – ответила Янина. – Тебе срочно?
– Срочно, – ответила Вера, – очень срочно.
– Я к тому, что разговор это не телефонный… Завтра я не
могу, а послезавтра улетаю в Швейцарию. Можешь прийти прямо сейчас?
– Могу, – неожиданно согласилась Вера, – еще
не поздно.
Она бросила трубку и забегала по квартире, торопливо
собираясь. Отшвырнула заношенный черный костюм почти с отвращением, наскоро
перебрала плечики в шкафу и остановилась на скромном темно-синем платье в
мелкий горошек. Снова поглядела на себя в зеркало – теперь уже по-деловому, не
тратя времени на бесполезные огорчения. Волосы торчали в разные стороны, как у
тряпичной куклы, Вера кое-как разгребла это вопиющее безобразие гребешком и
заколола гладко. Косметикой в последнее время она не пользовалась совсем. Из
ящика выпал тюбик губной помады – почти новый, то ли кто-то подарил
давным-давно, то ли сама купила, да забыла. Странно и непривычно было
вглядываться в свое лицо в зеркале, Вера давно уже не смотрела на себя с мыслью
приукрасить или скрыть недостатки. Откровенно говоря, она вообще забыла, когда
смотрелась в зеркало. Она нанесла помаду – неумело, непослушными руками, и
добилась вдруг неожиданного эффекта, лицо стало ярче и даже не так заметны две
горькие складки возле губ.
Платье безбожно висело на ней, Вера и не думала, что так
похудела. Пришлось туго затянуть талию широким черным поясом.
«Что люди скажут, – прозвучал в ушах противный
старушечий голос, – что скажут, когда увидят, как вдова идет куда-то вся
размалеванная, на ночь глядя…»
– Плевать! – сказала Вера, глядя в зеркало. –
Мне плевать. Я так больше не могу!
На улице был чудесный летний вечер. Жара спала, с Невы тянул
легкий ветерок, было светло и полно народа. Все радовались лету.
От метро до дома на Кирочной Вера шла пешком, было так
приятно смотреть на беззаботных отдыхающих людей и на витрины магазинов. Платье
ласково облегало тело, она даже улыбнулась какому-то малышу в коляске. И он не
заплакал, не испугался, как случилось бы еще вчера, а улыбнулся в ответ.
Янина открыла дверь сразу же и помедлила на пороге,
разглядывая незваную гостью. Вера в ответ уставилась на нее.
Все еще хороша. Не такая, как в юности, – черты стали
малость грубее, жестче, однако красота более яркая, зрелая. В глубоких темных
глазах Янины Вера отразилась вся – от скромного платья в горошек до дешевой
пластмассовой заколки в волосах. Хозяйка-то хороша и в домашнем наряде –
простые джинсы и льняная блузка без рукавов.
Захотелось немедленно уйти. Бежать домой, закрыться на все
замки, упасть в кровать и забыться до утра тяжелым сном без сновидений. Но Вера
представила себе пыльную унылую квартиру, где засохли все цветы, где даже
телевизор сломался, а потом представила, каким взглядом посмотрит на нее
Дмитрий Алексеевич Старыгин, и решилась.
– Я могу войти? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Да, конечно! – Янина очнулась от своих мыслей и
посторонилась.
Как ты? – спросила она, отвернувшись к вешалке.
– Плохо, – неожиданно честно ответила Вера. –
Очень плохо.
– А чего же ты хотела? – Янина пожала плечами.
И Вера поняла, что сказала она это не от равнодушия и не из
злорадства, а просто так, как есть на самом деле. Было бы странно, если бы Вере
сейчас стало хорошо и весело.
– Чаю хочешь? – спросила Янина, направляясь на
кухню. – Надо зеленый пить, да я его терпеть не могу.
– Я тоже, – согласилась Вера.
– Рассказывал мне Аркадий Петрович о той
картине, – заговорила Янина, разлив по чашкам душистый чай, от крепости он
казался темно-вишневого цвета, – значит, ценная оказалась…
– Шестнадцатый век, неизвестный итальянский
художник, – поддакнула Вера, – а если про нее подробности узнать, то
можно атрибуцию провести. Имя художника установить…
– Жалко, мамы нету, – вздохнула Янина, – а я
что помню? Квартирка на третьем этаже занятная была. Четыре комнаты, жильцов полно.
Я-то в этом доме с детства живу, раньше все подолгу жили даже в коммуналках,
это теперь норовят поскорее съехать. В общем, в одной комнате жил там Вовка
Березкин с родителями, мы во дворе встречались. Но домой он никого из ребят не
приглашал – в комнате тесно. А в коридоре играть соседка не разрешала, Саломея
Васильевна. Ух, и злющая была баба, прямо ведьма! Детей просто ненавидела, и не
скрывала. Знаешь, другие сюсюкают, приговаривают, а глаза злые, ребенок-то все
заметит. А эта так прямо и заявляла, что все дети – паразиты, только кровь из
родителей сосут, толку от них потом – ноль, в старости ни за что не помогут.
Причем у самой детей никогда не было.
