Пока Фридрих разглядывал палача – тот тоже с любопытством
взирал на него. Наконец Ганс отступил в сторону, пропуская гостей в свой дом, и
проговорил:
– Никак, господин герцогский алхимик? Я рассчитывал на
встречу с вами, но думал, что это произойдет чуть позднее – через неделю или
две, самое большее, через месяц…
Затем он перевел взгляд на Мохаммеда и спросил того совсем
другим голосом, полным опасливого уважения:
– Должно быть, у тебя есть серьезная причина, чтобы
привести сюда этого человека?
– Еще какая серьезная! – подтвердил
мусульманин. – Высокоученый господин желает заполучить уроборос.
– Вот как? – Ганс снова взглянул на
алхимика. – А больше он ничего не желает? Может быть, императорскую
корону, или венец Папы Римского? Или жизнь вечную?
– Он желает заполучить его любой ценой! –
проговорил Мохаммед со значением.
– Вот как? – повторил Ганс совершенно другим
тоном. – Ну, если так… значит, моя служба скоро закончится? Ну что ж,
господа, проходите!
Он проводил ночных гостей в просторную комнату с низким,
покрытым копотью потолком. В глубине ее горел камин, на каменном полу возле
камина лежал огромный черный пес с мощной, как у льва, головой. Чуть дальше, в
полутемном углу, стоял на двух табуретах гроб, обитый черным бархатом.
При виде гостей черный пес приподнялся и грозно, негромко
зарычал.
– Лежи, Вельзевул! – прикрикнул на него
хозяин. – Это мои гости, дорогие гости!
Пес успокоился и лег.
Ганс придвинул к огню два тяжелых деревянных кресла, указал
на них гостям, а сам отступил в тень.
– Что ж, господа, позвольте предложить вам чарку
вина! – проговорил он, изображая гостеприимного хозяина. – Может
быть, господин алхимик привык во дворце его светлости к тонким винам, но не
побрезгайте моим, попроще…
– Спасибо… – Фридрих хотел сказать, что ему вовсе
не хочется пить, больше того – что вино сейчас не полезет ему в глотку, но
Мохаммед незаметно пнул его ногой, и алхимик замолчал.
Взгляд Фридриха то и дело возвращался к гробу.
Ганс налил в два простых деревянных кубка вино из глиняного
кувшина, подал Фридриху и его спутнику.
– Прости, Ганс, но моя вера не позволяет мне пить
вино! – Мусульманин хотел отодвинуть свой кубок.
– Твоя вера не позволяет тебе пить только сок
виноградной лозы, – возразил палач. – На мое вино этот запрет не
распространяется!
– Ах, вот это что за вино! – Мохаммед улыбнулся,
поднес кубок к губам и пристально взглянул на алхимика:
– Пей, пей вино, высокоученый господин! Тебе никогда
еще не доводилось пробовать такого!
Робея, Фридрих сделал глоток… вкус вина был и вправду
каким-то странным. Сперва он напомнил алхимику аромат сицилийской лозы, густой
и терпкий, но уже второй глоток отдавал чем-то солоновато-запретным и в то же
время приторно-волнующим.
«Уж не кровь ли это?» – в ужасе подумал Фридрих, но он уже
не мог оторваться от удивительного вина, и сам не заметил, как опустошил
большой кубок.
И сразу мир вокруг него переменился.
Низкий потолок стал гораздо выше, скромная комната превратилась
в огромный пиршественный зал, домашний кафтан палача – в расшитый серебром
бархатный камзол. Только Мохаммед остался точно таким же, как прежде. Да еще
обитый черным бархатом гроб стоял в глубине зала, невольно притягивая к себе
взгляд.
– Как, понравилось ли тебе мое вино? – спросил
алхимика Ганс.
Впрочем, теперь этого знатного господина негоже было
называть Толстым Гансом, самое малое – он стал господином Иоганном. Даже голос
его, прежде хриплый и грубый, стал звучным и чистым, как церковный колокол.
– Благодарю вас, милостивый господин! – ответил
Фридрих. – Никогда прежде не доводилось мне пробовать подобного! Даже в
погребах его светлости герцога нет такого вина.
– Еще бы! – Господин Иоганн чуть заметно
усмехнулся и обменялся взглядом с Мохаммедом.
– Не забыл ли ты, высокоученый господин, для чего ты
пришел сюда? – напомнил Фридриху мусульманин.
– Ах да! – Алхимик потер лоб, припоминая, ведь он
и впрямь искал что-то, что-то очень важное…
Голова наполнилась тягучей болью, как будто Толстый Ганс
обхватил ее раскаленными щипцами. Эта боль не давала Фридриху сосредоточиться,
не давала вспомнить то важное, что привело его сегодня в этот дом…
Неожиданно Мохаммед неловко двинул рукой и уронил на пол
свой опустевший кубок. Деревянный сосуд со стуком упал на каменные плиты пола,
и от этого звука словно какие-то чары распались, и Фридрих поспешно проговорил:
– Уроборос мистагитус!
Черный пес поднял голову и зарычал. Господин Иоганн
помрачнел. Из знатного господина он снова превратился в палача. Шитый серебром
камзол выцвел и пожух, пиршественный зал снова стал полутемной комнатой с
низким закопченным потолком.
– Что ж… – в голосе Ганса прозвучало некоторое
разочарование, – раз уж ты так настаиваешь…
Он удалился в дальний конец комнаты, поднял крышку огромного
сундука и принялся чем-то греметь, как будто перебирал медные сосуды или
оружие. Наконец он выпрямился, держа в руках ларец черного дерева, окованный
серебряными пластинами.
Тяжелыми, медленными, словно неуверенными шагами пересек он
комнату, остановился рядом с Фридрихом, поставил черную шкатулку на низкий
столик и проговорил с непонятной робостью:
– Вот то, о чем ты просил!
Фридрих протянул руки к шкатулке.
Вот оно, то, ради чего он готов был рискнуть собственной
душой, то, ради чего он рисковал жизнью. Стоит только открыть крышку, заглянуть
в шкатулку…
Но он отчего-то не мог на это решиться.
Странная слабость охватила его.
Или не слабость, а самый обыкновенный страх?
– Ну, что же ты медлишь, высокоученый господин? – проговорил
Мохаммед, и на этот раз в его голосе не было насмешки. Как и Фридрих, он
смотрел на черную шкатулку в волнении и страхе.
Алхимик прикоснулся к крышке.
Чего он ждет? Чего боится? Вот перед ним то, что он искал
всю свою жизнь, вот то, что поможет осуществлению его мечты. Еще немного – и он
получит философский камень, сможет превращать простые металлы в золото…
Весь мир будет у его ног!
Фридрих решился. Он нажал на защелку, закрывавшую крышку
ларца. Крышка откинулась.
Внутри шкатулка была обита черным бархатом, и на этом
бархате струилось, переливалось, сияло живое кольцо – маленькая
золотисто-зеленая змея, пожирающая собственный хвост…
Уроборос! Фридрих видел в старинных манускриптах это
изображение – символ бесконечности, символ бесконечного возрождения мира,
символ смерти, без которой невозможна новая жизнь.
