Однако ничего придумывать не пришлось: дверь подъезда была
широко распахнута, и смуглые дети степей в заляпанных краской комбинезонах
вносили в дом мешки с цементом и строительными смесями из стоящего поблизости
грузовичка.
Подумав, что будет решать проблемы по мере их поступления,
Старыгин проскользнул внутрь вслед за одним из гастарбайтеров и взбежал на
третий этаж.
Сверху доносился оглушительный грохот, треск, звуки
работающих перфораторов: на четвертом этаже полным ходом шел ремонт. Именно
туда гастарбайтеры таскали свою поклажу.
Дмитрий Алексеевич нажал кнопку звонка, выждал какое-то
время.
Ему никто не открывал, но это было вполне объяснимо: в таком
грохоте экономка вряд ли услышала бы мелодичную трель звонка.
Старыгин позвонил еще раз и машинально подергал ручку двери.
Как ни странно, она оказалась не заперта.
Он открыл дверь и заглянул в прихожую.
Из глубины квартиры доносились какие-то мерные тяжелые
удары.
«Неужели эту квартиру уже успели продать и здесь тоже
начинают ремонт? – подумал он, прикрывая за собой входную дверь. – Да
нет, быть не может! Вся мебель на прежних местах, даже ковры не убраны…»
Он не успел додумать свою мысль, потому что увидел
приоткрытую дверцу шкафа-купе, из-за которой торчала женская нога в мягкой
домашней тапочке.
Старыгин шагнул вперед, откатил зеркальную дверь в сторону…
и попятился: в шкафу, под аккуратно развешанной одеждой, полусидела
домоправительница.
Глаза ее оставались широко открыты, но в них не было обычного
для этой женщины выражения служебного рвения и непреклонной строгости. В них не
было вообще никакого выражения. Глаза казались пустыми и мертвыми.
Дмитрий Алексеевич наклонился над неподвижной женщиной,
прикоснулся к ее шее, чтобы проверить пульс… и тут же в ужасе отдернул руку:
пульса не было, а на шее отчетливо виднелись страшные лиловые синяки.
Экономка была задушена, задушена с невероятной силой и
нечеловеческой жестокостью.
Старыгин выпрямился, прислушался.
Из глубины квартиры по-прежнему слышались глухие удары. Они
терялись в грохоте, доносящемся сверху, в оглушительных звуках ремонта, и
неудивительно, что никто, ни охрана, ни соседи по дому, не обращал внимания на
эти удары.
Теперь он более точно определил их источник: эти
подозрительные звуки раздавались в хозяйском кабинете, то есть в бывшей комнате
Якова Романовича…
Забыв на время о покойной экономке, Старыгин несколькими
стремительными шагами пересек коридор, рванул на себя дверь кабинета и замер на
пороге…
Шторы на окнах были задернуты, в комнате царил таинственный
полумрак. И в этом полумраке Дмитрий Алексеевич увидел высокую фигуру с
кувалдой в руках. Этой кувалдой неизвестный раз за разом наносил удары по стене
в том самом месте, где, судя по рисунку Михаила Волкова, прежде находилась ниша.
В стене уже образовался пролом, и человек с кувалдой мощными
ударами расширял его.
Почувствовав чужое присутствие, человек настороженно замер и
обернулся.
Сквозняк слегка раздвинул шторы, в образовавшуюся щель
хлынул золотистый поток света, осветив человека с кувалдой, как свет рампы
освещает актера на краю сцены.
Это была Лидия.
Нет, это была вовсе не она! Жесткий рот с узкими, плотно
сжатыми губами, холодный мужской взгляд темно-лиловых глаз, резкие мужские
движения…
– Выследил? – проговорил незнакомец, отставив
кувалду и вытерев лоб тыльной стороной ладони. – Ну что ж, тебе же хуже!
– Лидия?! – воскликнул Старыгин растерянно и
недоверчиво. – Это вы?! Это ты?!
В лице незнакомца что-то неуловимо изменилось. Рот
мучительно искривился, в чертах лица проступила женственная мягкость и
беззащитность, глаза посветлели, как морская вода в полдень…
– Как вы здесь оказались? – проговорила Лидия
таким знакомым, таким волнующим голосом. – Уходите… я не смогу…
И тут же ее лицо снова заострилось, окаменело, и из груди
вырвался резкий мужской голос:
– Поздно! Он никуда не уйдет, он слишком много видел!
Старыгин сделал шаг вперед, протянул руки к Лидии… к тому
человеку, в которого превратилась Лидия.
– Остановись! – воскликнул он, вложив в свой голос
всю убедительность, на какую был способен. – Остановись, пока не поздно!
По лицу незнакомца пробежала мучительная судорога. На
какое-то мгновение сквозь его черты проступили черты Лидии – и снова
растворились в жестком, безразличном мужском лице.
– Поздно! – прозвучал голос Лидии, и следом
повторил резкий мужской голос: – Поздно!
Занавески на окне снова качнулись, в комнате потемнело, и
лицо загадочного человека, скрывшись в тени, обрело окончательную
определенность. Он шагнул к Старыгину, легко и грациозно взмахнул левой рукой.
Удар необыкновенной силы отбросил Старыгина в сторону. Упав
в угол комнаты, как сломанная кукла, Дмитрий Алексеевич попытался встать, но
ноги его не слушались.
С отстраненным любопытством, как будто все это совершенно
его не касалось, Старыгин смотрел, как странный и страшный человек запустил
руку в пролом стены.
Сначала он вытащил оттуда небольшую картину в узкой
позолоченной раме. Старыгин узнал левую часть итальянского диптиха – огромное
колесо уробороса, катящееся по мрачной равнине.
Отставив картину к стене, человек снова залез в нишу.
На этот раз он вытащил оттуда черную шкатулку, обитую
серебряными пластинами.
Руки незнакомца дрожали, когда он открыл крышку шкатулки.
Комната наполнилась тусклым золотисто-зеленым сиянием, какое
бывает в солнечный день на морской глубине.
На черном бархате шкатулки покоился браслет – золотистая
змейка, кусающая себя за хвост!
– Уроборос! – прошептал Старыгин едва слышно.
– Уроборос! – повторил, как эхо, таинственный
человек, в котором, как уроборос в черной шкатулке, была заключена Лидия.
Он – или она – повернулся к Старыгину, сделал шаг, схватил
свободной рукой кувалду, поднял ее…
– Лидия, не надо! – вскрикнул Старыгин умоляюще.
И снова по знакомому и незнакомому лицу пробежала судорога,
снова сквозь мужские черты проступило прекрасное лицо Лидии. Она выронила
кувалду, сделала еще один шаг и ударила Старыгина сильной горячей рукой в
висок…
На Старыгина обрушилась глубокая темнота, тяжелая, как
могильная плита.
В гулкой тяжелой темноте мелькнул далекий отблеск света,
затем прозвучал едва слышный голос:
